на свой пах. Вернее, туда, где он должен быть – он, а не какая-то тяжеленная металлическая штуковина, отдающаяся острой резью ниже пояса, сковывающая его до середины бедра. Средневековье, мелькнуло у него в голове. Громоздкая штуковина и правда смахивала на какой-нибудь средневековый пояс верности. Вокруг были ночь, земля, песок и какой-то далёкий шум. И ещё метрах в двух от него лежал золотой конверт. Пресса уже про них распиналась. Но он никого не убивал.
Он поднялся на ноги, стиснув зубы от боли. Вцепившись руками в устройство, попытался его снять или хотя бы понять, как это можно было бы сделать, но ничего не вышло. Огляделся – ни души. Похоже, он на дне заброшенного карьера. Издалека доносились шумные смешанные звуки, очевидно, бывшие музыкой. Ночной рейв? Рок-концерт? Он закричал, оглушительно громко и пронзительно, но вряд ли кто-то это заметил. Поразительно, не так далеко от него толпы людей, скандирующих под агрессивную музыку, он может их слышать, но им нет до него никакого дела. Он покричал ещё. Похоже, его не слышали. Надо выбраться из карьера.
Надо прочесть письмо.
Он сделал два шага, успел удивиться, поморщиться, вскрикнуть, упасть на колени и только потом – испугаться. Пах словно прожгли калёным железом. В бёдра впилось что-то острое. Похожее на иглы. По ногам потекла кровь.
До конверта было не дотянуться. Он со стоном поднялся, замер, прислушиваясь к устройству, боли и ощущениям, подождал. Сделал маленький шажок. На этот раз вопль был гораздо громче, от души, из самых её глубин. Ноги его подкосились, голова опустилась на землю прямо около конверта. На золотом квадрате расплывались капли крови. Его крови. Каждый шаг приводил устройство в действие, и если бы он понял это раньше, может быть, сохранил бы своё достоинство. Может быть, не извивался бы сейчас на дне карьера, захлёбываясь криками, непроизвольно вцепившись скрюченными пальцами в орудие его пытки.
И, вероятно, убийства.
Ночное небо было усеяно яркими звёздами. Это точно где-то за чертой города, иначе смог заслонил бы их. Он понятия не имел, где он, как он сюда попал, как долго он ещё протянет, что ещё может сделать эта штуковина (продолжит впиваться ему в бедренную артерию? начнёт скручивание? расплющивание? боже, нельзя об этом думать). Что делать ему. Он лежал на спине, хватая ртом воздух, и белое, как и луна над его головой, лицо контрастировало с тёмной лужей крови вокруг него.
Осторожно, стараясь не шевелить проклятое устройство, он нащупал конверт, вскрыл его и поднёс письмо к глазам. Слишком темно. В этом адском механизме установлен датчик движения или какая-то подобная дрянь, но у него нет другого выбора. Придётся повернуться. Резкая боль, стон, проклятия, ругань, и вот лунный свет достигает поверхности бумаги, высвечивая на ней тёмные печатные буквы.
Твоё время, третий.
Насильник, выпущенный досрочно за хорошее поведение. Подумать только! Ты никого не насиловал в тюрьме – вот что теперь называется хорошим поведением? В любом случае, теперь ты точно будешь вести себя хорошо, если выживешь. В чём я, по правде
