первый раз неплохо, – оценила Надя и обмакнула кисть в маленькую баночку. Резкими движениями она добавила кисточкой несколько штрихов, похожих на ритуальные знаки.
– Морозные узоры, – пояснила она.
– Я пойду умоюсь, – «Ох, побыстрей бы…» – моё лицо горело. А по крови растекалось нечто, проникшее из краски в кожу.
– Не задерживайся, – сдержанно ответила она.
Странно, но она в квартире находилась в куртке. В безмятежно-рассеянной улыбке Нади угадывалось практически невыносимое желание снять куртку, но она терпела. Её борьба никак не отразилась на мне. Наоборот. Она делала всё, чтобы я простила ей нелепый вид, и я каждым своим словом, бросалась доказывать, что мне всё равно на её прикид, что не вижу ничего, до умопомрачения пробирал интерес, зачем Надя разоделась, как клуша.
– Завтра я прихожу?
– Да, Элина. Завтра без платья. Но мы тебя накрасим, так что будет здорово.
– Без узоров?
– Что ты! Только тушь, – она хихикнула.
– Ты будешь без куртки?
– Это… это только сегодня я такая.
– А-то я не знаю, какая ты! – подхватила я, но сердцем ощутила лёгкий укол, что я знаю ровно столько, сколько вообразила. Даже если эти фантазии ошибочны, разве это не моё искупление, чтобы я переболела и воспряла? Чутьё моё знало о Наде больше, чем мой разум и шептало: «Будь осторожна». Я не знала ничего особенного о ней, чтоб бояться, но… она
– Ну, раз знаешь, то не надену. Это я наскоро оделась, чтоб не наводить марафет.
Её ответы, как бархатистая паутина, сковывали таинственностью. Погружение в тему Надиных причуд стало между нами негласным табу. Марафет или что там… конспирация. Она даже перестала выделять аммиак, научилась полностью уподобляться образу, который играла. Моё сердце сотрясалось от её мнимой откровенности, который вызывал новую волну вопросов. Почему она так оделась? А почему моя бабуля помешалась на марлёвках? Предвкушение и ужас … а я думала эта парочка восстаёт только в бабкиной квартире.
– Надь, а я ведь всегда так хожу… ходила, и до сих пор жива, и ты переживёшь – не расстраивайся, – делаю вид, что всё хорошо.
Рядом с Надей я чувствовала себя свободной. Могла возразить, промолчать, даже нагрубить, а размышления попахивали изуверской дотошностью. Мой податливый характер обрёл неожиданную силу. И всё же меня не покидало странное ощущение, что реальная жизнь Нади была каким-то договором о соблюдении строгих правил. Ей непременно хотелось иной жизни, такой, как у меня – среди скрежетов из неоткуда, со страхами по ковром. Надя должна найти кого-то на своё место, чтоб освободиться… Меня прошиб пот. Я не свободная. Я… становлюсь Надей. Я ведь хотела этого? Мы меняемся местами. Надина куртка фонила сладковато-тошнотворным, как детское лекарство. Я проглотила острый ком и натянула дежурную улыбку, отвечая на безмолвный вопрос в глазах Нади.
Мысль бросалась, как гадюка,
