а также к противоположной характеристике – к постоянному стиранию (Монкайо 2012b, 3). Это влечет за собой отсутствие какого-либо неизменного «я» и присущую субъекту свободу. По выражению Эйерса, то, что «рассыпается и скользит по движениям означающего», опирается на пустое бессмыслие. Материальная субстанциальность последнего, тем не менее, является основополагающей и реальной для субъективного функционирования. Именно это реальное и пустое ядро поддерживает преходящую множественность субъекта.
Единичный след объясняет, как идентичность может быть единичной и множественной, а также постоянной и несущественной одновременно. Первое имеет важные последствия для кросс-культурной идентичности в постколониальном мире, тогда как второе объясняет, как я могу быть одним и тем же и не одним и тем же человеком в любой момент времени, что является необходимым условием для здорового функционирования субъекта. (Монкайо 2012b, 3)
Таким образом, наряду с Воображаемым, Символическим и Реальным, синтом является четвертым, связующим кольцом Борромеевского узла. В буддийских терминах его связующее качество обозначает потенциал к прозрению и освобождению, скрытый в симптоме. Связывание происходит через агентство того, что Монкайо называет «доброкачественный jouissance».
В случае с Человеком-крысой Фрейд выявил «ужас перед собственным удовольствием, о котором он сам не подозревал», а затем отметил, что «пациенты получают определенное удовлетворение от своих страданий» (Финк 1995, 60). Jouissance – это «толчок», который субъект получает от перенесения страданий, связанных с симптомами, из-за невозможности полностью отказаться от них.25 Кризис jouissance (т. е. когда привычный способ переноса не работает) означает отрешение – ослабление привязанности – сравнимое с этапом практики инсайта, когда «ум отворачивается от страдания».26
Jouissance для Лакана означает, что немедленная разрядка удовольствия сдерживается символическими средствами, то есть интернализованными родительскими запретами, ценностями общества и так далее (Финк 1999, 168), короче говоря, желанием Другого. Однако именно внутри символического, а именно в «нулевой точке процесса означения», субъект может освободиться от болезненно-удовлетворительной привязанности к страданию в симптоме, связанном с неудобной или разрушительной формой jouissance. В противоположность этому, единичный след представляет пустоту символического порядка, которая становится облагораживающей формой jouissance, светящимся человеческим лицом пустоты (Монкайо 2012b, 63).
Единичный след противостоит бинарному связыванию, которое разделяет Единое и разрушает jouissance. Единичный след или Единое проявляет изобилие Реального в форме доброкачественного jouissance. Когда дуальная или бинарная связь сопротивляется и отсутствие остается открытым, тогда из пустого пуповины Реального возникает или развивается Имя Отца27, как безымянное имя, или единичный след, который
Брюс Финк рассказывает о «кайфе», который человек может получить от жестокости, наказания, смущения, воплощения фантазий (независимо от их последствий для других), нахождения в центре внимания («нарциссического» удовольствия), чтения лекций, письма, рисования, создания музыки, танцев, пения и так далее (Финк 1999, 169). Это понятие отличается от определения Монкайо «доброкачественный jouissance», которое связано с единичным следом, через который проявляется изобилие Реального.
Цитата взята из беседы с досточтимым Джотинандой, моим учителем випассаны, состоявшейся 3 января 2018 года. Подробнее о бесстрастии и доброкачественном jouissance см. во второй главе: Сатипаттана Випассана.
Здесь Монкайо ссылается на уравнение Лаканом Отца и грехопадения в Семинаре XXIII. Лакан играет на гомофонии между
