внутренняя интуиция о возможной реакции других людей, а моя слабая попытка связать суть моих рассуждений с теми или иными своими жизненными ситуациями, вряд ли привносит четкость. Между тем, как считает А. Бергсон (1859—1941) «истинный философ – не тот, кто занимается сухим анализом концепций, а тот, кто развивает свою интуицию для приобщения к сущности бытия и осознания себя как частицы всего» [Бергсон А. Творческая эволюция, 1907].
Возможно, знакомство с текстом оставит у читателей ощущение разбросанности и многословия, а моя риторика сплошь состоит из свободных стилистических ассоциаций. Однако, я следовал стилю М. Фуко (1926—1984), требующего «не менее одной страницы для объяснения идеи, которая при более тщательном подходе могла бы уместится в один или два абзаца» [Фуко М. Слова и вещи, 1966]. Между тем, мне было важно следовать «невысказанному порядку» моего времени и пространства. В этом аспекте, мне всегда могут возразить – «Мы вроде понимаем, о чем вы говорите, – но зачем так все усложнять?».
Понимаю, что если сомневающихся будет все больше и больше, то книгу ожидает судьба книг, «выпавших мертворожденной из прессы». Я согласен с тем, что книга мною составлена из мыслей, замечаний, высказываний, которые зачастую перескакивают из одного контекста в другой. Не раз и не два пытался отшлифовать текст, привести в порядок и придать ему определенную форму, но а потом решил, пусть останется таким, каким мне виделся общий сюжет в самом начале труда.
Меня могут упрекнуть, что при написании своих книги я очень часто цитирую авторов. Но откуда же ученому черпать идеи и мысли? Я убежден в том, что их следует черпать у еще более ученых, умных и мудрых. По мнению М. Монтеня (1533—1592), «нет ничего достойнее времяпровождения, посвященного цитированию и комментированию трудов великих предшественников, занимающих верхние ветви древа познания» [Монтень М. Опыты, 1580]. Признаюсь в том, что довольно часто, наряду «Я», да «Я», твердил: «моя книга», «мое мнение», «моя позиция», «моя история», «моя работа». Боюсь кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь, как-нибудь скажет, что нужно было писать «наша книга», «наше мнение», «наша позиция», «наша история», «наша работа», ибо, как говорил Б. Паскаль (1623—1962): «Чаще всего в книгах больше чужого, чем собственного» [Паскаль Б. Мысли, 1660].
Все это понятно, но речь то идет о «Я-концепции». Трудно не учитывать тот факт, что «некоторые люди думают не тем местом, а то место, чем думают такие люди, предназначены совсем для других целей». Со временем, оказывается, человек начинает понимать фразу Стендаля (1788—1842) о том, что «писатель не должен думать о критике, как и солдат о госпитале». Потому, что в жизни можно довольно часто услышать такое о книгах, что диву даешься изощренной злобности людей. Чего скрывать, такой недостаток есть и у моей книги, в которой нет да нет проскакивает неприкрытая субъективность, поверхностная логика, почти злобная публицистика.
В моем ученом окружении есть люди, которые
