на широкой старинной кровати с никелированными шариками на спинках, уже не жалуясь, что дышать больно, металась в жарком беспамятстве. Кожа все такая же потная. И этот странный, жуткий контраст между ярким румянцем щек и синюшным треугольником вокруг носа и губ, обмётанных простудными пузырьками, кое-где уже засохшими в грубую, до крови трескающуюся корку. Лоб почти огненный, а руки холодные – сердце не справляется. Ну почему же все так плохо? Что делали антибиотики, что не делали…
За такими, очень грустными думами, украдкой вытирая невольные слезы обиды и бессилия, девушка не сразу поняла в доме что-то не так. Слишком возбужденно и громко, одновременно говорят хозяева, тщетно пытаясь преградить кому-то дорогу в комнату. Девушка поднялась со стула.
Решительно отодвинув ситцевую занавеску, вошла чужая жещина предпенсионного возраста. Та самая, которую деревенские за глаза называли ведьмой.
– Ну что, дева, не справилась? – сходу поинтересовалась она.
Молодая фельдшерица стыдливо вспыхнула всем лицом и даже шеей, но на всякий случай спросила:
– Эт-то вы мне?
– Тебе, тебе, кому же еще. Собирай свои манатки и поди отсюда. Нечего тебе здесь больше делать.
– Да как вы смеете! Я – медик, я лечу девочку.
– Вижу. Долечила. И не делай вида, как будто не понимаешь, что она уходит. Ну-ка подвинься, я пройду.
И, бесцеремонно отодвинув плечом девушку-медичку, села на край постели больной, поставив объемистую тряпичную сумку у себя в ногах. С минуту она очень внимательно смотрела на девочку, потом наклонилась, достала из сумки толстую восковую самодельную свечу, зажгла ее, поставив на край стола в граненой стопке-сотке. Будто от лампы света не хватало. И обернулась, удивленно спрашивая:
– Так ты еще здесь? – Сильно прищурилась, так что глаза превратились в узкие щелки, и через минуту выдала: Иди, у тебя соседская коза по грядкам гуляет. Три вилка уже оглодала, скоро до яблонек твоих доберется. И кошку ты на кухне заперла. Не думаешь, что она третий день голодная? Иди. Быстро!
Девушка всплеснула руками и выскочила на улицу. Остались только старые хозяева.
– Что? Пораньше меня позвать не судьба была? Ждали, пока сама не почувствую черного вестника над деревней?
Дед бормотал что-то невнятное. Бабушка испуганно молчала.
– Но ведь Вы можете спасти ее?
– Сейчас посмотрю.
Раскрыла бессильную ладошку девочки и, чуть отгибая вниз кончики ее пальцев, стала медленно поворачивать влево-вправо перед свечой.
– Дождались? Вон, и линии все уже поплыли. – Придавливала большим пальцем то в одном месте, то в другом и, наконец, сказала в раздумье:
– Не знаю даже, стоит ли… Слишком много крови на ней. Слишком много.
Бабушка взмолилась и поползла на коленях.
– Не вой! – оборвала ее незваная гостья. Взяла другую руку
