отзывался очень тепло:
– М-ммм!..
А главное, Ерошкину выдали неожиданно большой аванс. Сейчас аванс висел в шкафу в виде норковой шубы и нового дизайнерского платья жены, Элеоноры Махмудовны. Иногда Ерошкин открывал шкаф, долго смотрел на шубу и платье, и ворчал:
– Черт – те что. Столько денег! И куда! Все ушло в карман этого прохвоста Шпингалевича!
– Котик, ну что ты говоришь! – всплескивала пухлыми руками Элеонора Махмудовна. – Шпингалевич – душечка! Он делает божественные вещи, и ты даже не представляешь, для каких людей он шьет! Котик, когда ты получишь гонорар, я обязательно закажу у него еще что-нибудь, ладно?
«Котик! – мысленно передразнивал жену Ерошкин. – Как денег нет, так «не гавкай», а как аванс получил, – так сразу «котик»…
– Жулик твой Шпингалевич, а не душечка! – отвечал он жене. – Я, можно сказать, полгода надрывался, а этот ножничками чик-чик, – и пожалте, платите! А за что, спрашивается? Взять хотя бы платье. Тряпка тряпкой, и цвет какой-то болотный. Лягушачий, прямо скажем, цвет. Пуговицы еще какие-то дурацкие… Нет, чистый разбойник этот твой Шпингалевич!
После таких слов Элеонора Махмудовна запиралась в спальне, плакала и вспоминала, как Шпингалевич уговаривал ее сшить именно такое платье.
– Мадам, – ворковал кутюрье. – В моем платье вы опять станете девочкой, и больше двадцати пяти вам никто не даст! Вам будет завидовать весь город, а может быть, и вся страна! Нет, что я говорю: вся Европа искусает себе челюсть, что у нее нет такого платья! Вы видите эту ткань? Вы видите эту фурнитуру? Такие пуговицы делают только в Париже! Клянусь мамой, это не пуговицы! Это – шедевр! Если вы увидите такую пуговицу на ком-нибудь еще, – придите и плюньте мне в бороду!
Пуговицы, по разумению Ерошкина, были самые обыкновенные, зеленые с золотым ободком, а стоили, как половина «Лады-Калина». И вот оно, болотное произведение Шпингалевича вместе с пуговицами из Парижа, висит в шкафу.
А денег – нет.
Ерошкин вздохнул, утопил сигаретный бычок в остывшем кофе, и пошел одеваться.
* * *
Через час писатель сидел в большом кресле в большом кабинете известного мецената, мусорного короля Чумодрылова, хозяина всех свалок на восточной окраине города. Сейчас король бегал по пушистому персидскому ковру, и развивал перед Ерошкиным перспективы совместной работы. От перспектив у писателя кружилась голова и чесались уши.
– Напиши роман из жизни свалки! – кричал Чумодрылов. – О деньгах не думай. Я сейчас же выдам аванс, и ты у меня будешь как сыром по маслу! Я покупаю только лучшее! Пиши, Ерошкин, пиши! Мне нужен роман! Еще мне нужен сценарий рекламы. Вот тебе идея. Я стою посреди свалки, а мне на голову сыплются золотые слитки… Ну, что-то в этом роде.
Чумодрылов подбежал к Ерошкину, положил руку на писательское плечо, и проникновенно пробасил:
– Я верю в тебя, сынок!
