с необыкновенно чуткой душой. Может быть, отдать ей в починку свой старый потрепанный орарь? Наверное, Фраскита сумеет вернуть ему утраченный блеск, совершит еще одно маленькое чудо.
В конце концов падре решил в следующий раз, как пойдет в город, принести ей несколько червячков, вырабатывающих блестящую нить, которую называли шелком.
Он на всю жизнь запомнил это вышитое сердце, воспоминание о нем являлось в тоскливые минуты. Когда душу терзало сомнение, перед глазами представали прозрачное тело Мадонны, пронизанное цветными нитями, и подаренное ей сердце, и священника успокаивала несомненная красота этой картины.
Подвенечное платье
Вскоре моя мать стала считаться девушкой на выданье.
Когда ей рассказали про сына колесника, ей было, наверное, лет шестнадцать.
После смерти отца парень унаследовал мастерскую. Хороший работник и заботливый сын, редко выходит из дома. Из хорошего сына часто и муж получается хороший!
Ей назвали его имя – Хосе Караско.
Ей тайком указали на него в церкви: красивое круглое лицо, опаленное огнем кузнечного горна.
И пошли поговорить с его матерью, обреченной до собственной смерти носить траур по мужу.
Дом семьи Караско был большим и сумрачным, после смерти хозяина двери и окна в нем затворили. Скоро десять лет, как внутрь не впускали ветер.
Мать и дочь проложили себе путь в застоявшемся, сгустившемся от давнего горя воздухе, уселись в полумраке за кухонный стол, и понемногу обеим удалось позабыть о запертом в доме десятилетнем зловонии воспоминаний и пригоревшего сала.
Хосе к ним не вышел, но они поговорили… вернее, говорила мать Фраскиты, вдова Караско все больше помалкивала, довольствуясь отдельными звуками, а девушка смирно держалась в сторонке – собственная свадьба ее не занимала.
Но когда гостьи вышли из дома и по глазам резанул дневной свет, Фраскита услышала, как грохочет молот.
Его удары неслись из мастерской, примыкавшей к дому Караско. Воображение Фраскиты дорисовало к молоту руку, а к руке – мужчину, и что-то произошло.
С этой минуты тело торопило ее под венец.
Переговоры затягивались: конечно, у красавицы за душой ни гроша, но она – единственная дочь, и после смерти родителей то немногое, что у них было, достанется ей. А пока что приданое, по мнению старухи Караско, было очень уж скудным.
В церкви Фраскита, хотя Хосе сидел далеко позади нее, чувствовала его дыхание у себя на затылке. До помолвки их взгляды раз десять встречались – всегда в ту минуту, когда она, с полным ртом размякшего тела Христова, возвращалась на свое место и вновь опускалась на колени.
Однажды мать заметила, как они переглядываются, и в то воскресенье дочь, едва войдя в дом, получила оплеуху.
– Твои глаза не должны видеть никого, кроме падре! – кричала Франсиска.
– Почему? – спросила будущая невеста.
– Потому
