на лице полопались все мелкие сосуды и кожу усеяли крохотные красные пятнышки.
Наконец ребенок показался, и зрители с воплями разбежались. Мария ухватилась за головку, повернула ее, будто хотела открутить, велела Фраските сделать последнее усилие и высвободила тельце, вынесенное волной. Перерезала серебряный шнур, еще соединявший лилового ребенка с матерью, утопавшей в белых и алых простынях.
– Вот крикунья, эта за словом в карман не полезет! – приговаривала повитуха. – Я окунаю в водку льняную нить, перерезаю пуповину и завязываю двойным узлом. Надежно пришвартовываю ее по эту сторону ворот, чтобы она здесь и осталась! Она чистенькая, это добрый знак! Как ты ее назовешь?
– Ана, как матушку Караско! – ответила Фраскита.
– Хорошо. Ну вот, Анита, я окунаю тебя в лохань с горячей водой, чтобы смыть то, что ты принесла с собой оттуда. Вот и готово! Это еще не все, но поскольку здесь никого не осталось, чтобы мне помочь, то придется заниматься вами обеими одновременно. Потому что это еще не все, голубушка, надо дождаться, пока выйдет послед, и запеленать ребенка. Эти крошки выходят из теплого местечка и легко простужаются! А мы ведь не зря так старались, верно? Вот, подержи-ка ее у себя под одеялом, пока я с тобой разберусь. Ну глянь, разве она не красавица?
Повитуха снова захлопотала в изножье кровати, велела Фраските еще потужиться, и послед шумно плюхнулся в подставленное ведро.
– Вы только посмотрите на этих кумушек! И вот так всегда! Во время родов трещат, забивают мне голову своей болтовней, а как доходит до дела, так ни одной рядом не останется. Едва ребенок покажется – все разбегаются. Они его боятся, от него еще пахнет неведомым, понимаешь ли, он приходит с той стороны. Женский живот – всего лишь прихожая!
Продолжая говорить, она внимательно осматривала плаценту – так гадают по внутренностям животных. Потом снова забрала малышку у матери и, запеленав ее и уложив в деревянную колыбельку, подала Фраските рюмку водки, уселась на стул и сама несколько раз изрядно хлебнула из горлышка.
– Эй, трусихи, возвращайтесь и позовите отца! Пусть придет, надо похоронить послед! – прокричала она.
– Что ты там увидела? – спросила моя мать, показав на ведро.
– А что, по-твоему, я могу там увидеть? Будущее твоего ребенка? Дату его смерти? Вздор! Ничего я там не вижу, кроме хорошего, совершенно целого последа! Все на месте, ни одного недостающего кусочка, и это означает, что ты удачно отделалась, голубушка моя. Кровотечения из-за малышки Аниты у тебя не будет.
Мария, сидевшая на стуле, задрав до колен юбки и большой передник, который надевала по такому случаю, явно устала. Она больше шести часов безотлучно была при моей матери, и это далось ей нелегко. И все же, собравшись с силами, она встала и потянула к себе запачканные простыни:
– Простынями я сама займусь, а то каждый раз, как я их оставляю, из этого такое раздувают. Никому не доверяют их стирать, такие здесь дурацкие суеверия. Кстати, я не видела у твоей постели ни твоей матери, ни старухи
