в полотняных доспехах, под защитой красоты. Низ ее изможденного лица раздирала безгубая улыбка.
Сколько ей могло быть лет? Этого не знал никто, и никто не потрудился спросить ее об этом или заглянуть в архивы священника. Хосе было тридцать пять, она казалась втрое старше.
Она родилась кривобокой и нелюбимой. Отец перед самой смертью в конце концов сумел от нее отделаться, пристроил ее своему подмастерью. Караско женился на ней, чтобы расплатиться с долгами, и получил все разом: мастерскую, дом и мебель. Как будто оно было прицеплено к крохотной корявой женщине. Ни любви, ни желания, но и без них родился ребенок – Хосе.
Муж клюнул на наживку, не подозревая скрытого в ней прочного крючка, сначала бился, а потом, растеряв силы, покорился воле жены, этого железного создания. И тогда он нашел убежище в своей мастерской, и так же, следом за ним, это сделал его сын. Старуха никогда туда не входила, она лишь указывала им на ее дверь, если они медлили приступать к работе.
Караско верховодила в доме, безжалостно ломая людей, до того дня, когда ее невестка уселась на стул у окна и принялась вышивать. И тогда железо треснуло, показалась скрытая за ним плоть, выступили красные от ржавчины слезы, и старая женщина выбрала кротость тишины, покой и смерть. Ее тело постепенно таяло, и к моменту рождения Аниты она была уже настолько тонкой, настолько легкой, настолько прозрачной, что моя мать могла брать ее на руки и ухаживать за ней, как за больным ребенком.
Несколько месяцев Фраскита согревала в объятиях обеих – крикливую, вертлявую, полную сил, хорошенькую, упитанную малышку и старуху с таким же беззубым, как у девочки, ртом, которая не плакала, не двигалась и ни о чем не просила.
Вскоре молодая женщина стала кормить свекровь, притягивая ее старое лицо к своей груди, – ничего другого она придумать не могла, – и старуха, должно быть впавшая в детство, тихонько сосала пресное молоко. Девочка день ото дня становилась все прожорливее, а старуха день ото дня слабела. Ей довольно было самой малости, чтобы насытиться, она умирала.
Так было до того утра, когда ее нашли мертвой, лежащей на кухонном столе. Она, уже не встававшая со своего кресла, сумела дотащиться и вскарабкаться туда, где ее семья традиционно выставляла напоказ останки своих усопших.
Старуха уступила место девочке, теперь молоко Фраскиты доставалось ей одной.
Мария обмыла жалкое тело, чтобы избавить его от всего связанного с этим миром, и выплеснула воду за порог, тем самым указывая выход душе.
Моя мать, одетая в черное, с белым младенцем на руках, встречала всех жителей деревни, в последний раз пришедших к Караско. Но ни один из них не взглянул на старую мертвую оболочку, и никто, уходя, не говорил о покойнице. Все смотрели на служившую саваном простыню с тончайшей вышивкой и потом несколько дней лишь о ней и толковали.
Фраскита вновь пообещала себе покончить с шитьем, когда могилу старухи осквернили, саван украли, а желтое тело, которое было его сердцевиной, бросили валяться на земле.
