парке. Все это казалось настолько далеким и незнакомым, хотя в то же время таким желанным и отвратительным! Он любил смотреть на счастливых людей, но такие наблюдения всякий раз начинали душить его безумным ощущением, что ему самому никогда счастливым не быть. Потом, многими годами позже, его посетить мысль, что решительно все великие идеи берутся из этого самого несчастия и являются ничем иным, как только суррогатом, бесплодной попыткой обрести счастье неподходящим для этого способом.
Павел настолько крепко задумался, что совсем не заметил, как Вера успела познакомиться и подружиться со счастливым дитятей и его мамой. Ребенок что-то пытался рассказать ей на своем детском птичьем наречии. Павел невольно улыбнулся его серьезному виду.
– Нам еще только годик, говорить еще не научились, – нежно заговорила мама. Она взяла малыша на руки, но он отчаянно не хотел уходить, тянулся к сумочке Веры, на которой висел маленький плюшевый тигр.
Вера отдала ребенку тигра, и тот быстро-быстро побежал к маме, крича и смеясь на весь парк.
– Счастливые люди, – выдохнул Павел.
Вера долго посмотрела на него, но ничего не ответила. Ее молчание тяготило Павла, хотя в то же время он находил в нем какое-то странное отдохновение. Ему столько всего хотелось ей рассказать, но все это было теперь не к месту, не ко времени. И вроде ничего нового не произошло в его жизни с момента их последнего разговора, а в голове вертелось бесконечное множество идей, но все они застревали на самом кончике языка, только добавляя нервозности.
Павел не знал, куда теперь идти, и нужно ли вообще куда-нибудь идти, но и в парке оставаться ему не хотелось. Он решил, что лучшим выходом из ситуации было бы проводить Веру до дома и идти восвояси одному, вырваться, наконец, из этой их нервозной недосказанности. Они вышли на тротуар, ведущий к ее дому.
– Злишься на меня? – спросил Павел, не поворачиваясь к Вере.
Вопроса она явно не ожидала, однако не растерялась и твердо ответила:
– Нет, а ты?
– Нет, не сержусь, – выдохнул Павел. – Хотя… – он выдержал паузу для театральности. – Нет, не сержусь, – уже уверенней произнес он.
Но и из этой его нелепой попытки никакого разговора не получилось. Они все также не спеша шли, Павел с какой-то особенной тоской смотрел теперь на эти улицы. Теперь они казались ему бесконечно далекими, даже равнодушными; последний раз он был здесь еще зимой, когда этот же заурядный городской пейзаж, казалось бы, должен быть совсем безжизненным. Но в то теплое пасмурное серо-желтое утро все здесь было каким-то резким и острым: чернели деревья на кремовом снегу, дома остервенело вгрызались в тяжелое зимнее небо. Теперь тот агрессивный зимний пейзаж казался Павлу более правдивым и более теплым, нежели вид, который теперь открывался его взору. Есть что-то в этом редком зимнем тепле от самых глупых грустных песен, что-то ос
