Студент 2. Рафаэль Дамиров

      – Так, – сказал я ледяным тоном. – Надеюсь, вы понимаете, что после этих слов находиться в порядочном обществе вам невозможно?

      – И что? – нагло и пьяно переспросил он.

      – А вот это.

      Я схватил его за замшевый воротник, дернул так, что стул с грохотом упал на паркет, Макс неистово заголосил в прихожей, а что сделалось с пугливой Ниной Григорьевной, не знаю.

      Щуплый организм даже с добавкой пиджака, штанов и прочей требухи вряд ли превышал килограмм шестьдесят. Я легко волок тело по паркету, не давая ему возможности обрести равновесие, отчего Петр Геннадьевич ногами отчаянно выкидывал коленца, отдаленно схожие с пляской вприсядку, а руками пытался ухватиться за углы, за ручки дверей… Успеха это не имело. Стремительное извержение живописца из квартиры под злорадный лай Макса чуть притормозилось у выхода, пока я одной рукой отпирал замок. Отпер, рывком развернул страдальца тылом к себе – и резким толчком ноги, как из катапульты отправил в полет в сторону противоположной двери, куда он врезался, как спутник в плотные слои атмосферы. Что сталось с жильцами за той дверью, неизвестно.

      Вслед портретисту полетели черные лакированные штиблеты, сиротливо оставленные у порога.

      – Не вздумай сунуться назад, говно! – предупредил я. – Загремишь с лестницы.

      Захлопнул дверь и подмигнул мопсу:

      – Что, Макс? Справедливость торжествует?

      – Гафф! – одобрительно брехнул пес.

      Изумленный Константин Валентинович возник в прихожей. Макс что-то проворчал, по-своему докладывая хозяину о происшествии.

      Я махнул рукой на дверь:

      – Вышел. В открытый космос. Сказал ему, чтобы на орбиту не возвращался.

      Но тут в дверь бешено забарабанили – Петр Геннадьевич, похоже не внял моим указаниям.

      – Нет, ну бывают же такие бестолковые! – возмутился я и пошел отпирать.

      Воинственно-взъерошенный художник предстал передо мной в носках. Башмаки так и валялись на площадке. Судя по всему, он вознамерился произнести много чего горького и гневного, но я, конечно, не дал ему и рта раскрыть.