в сюртуке. Нет, уж Вы не срамите нас, голубчик, а достаньте себе для такого торжества фрак [1]и шапокляк[2].– Во-первых, Михаил Михайлович, у меня нет ни фрака, ни шапокляка, а во-вторых, хорошо, я буду во фраке и с шапокляком, приехавши прямо с посева овса.
– Вот лучше посоветуйте, что мне делать с зубом, который у меня неистово разболелся – хоть от свадьбы отказывайся, терпенья нет.
– Зуб – это, дорогой Иван Иванович, дело пустое, а вот насчёт фрака, я Вас очень прошу от всей нашей фамилии К. Вы, и фрак и шапокляк можете достать на прокат у портного М.. Я прямо скажу, что для нас было бы очень обидно Вас видеть под венцом с Люкой не во фраке.
У Голубева так разболелся зуб, что он не мог продолжать свои возражения, тем более, что видел, что из возражений ничего не выйдет и ему всё равно придётся уступить, так как восстанавливать против себя М.М. ему было вовсе не интересно. Он дал согласие и, сказав, что ему надо торопиться, вышел, направляясь к портному М., магазин которого был на его пути. У него была одна надежда – избавиться от необычного для него наряда лишь в том случае, если у портного не окажется фрака и шапокляка. Но, к немалому его удивлению, ему в магазине предложили не один, а несколько фраков и очень мало держанных. Через десять минут Голубев выходил уже из магазина, направляясь к зубному врачу, заказав магазину фрак и шапокляк доставить на квартиру его родителей.
Зубной врач, осмотрев зуб, предложил зуб лечить, чтобы его можно было запломбировать, но Голубев, вспомнив о том, что до свадьбы остались считанные часы и ему ещё надо много кой-чего сделать, решительно настоял на том, чтобы зуб был вырван.
Несмотря на то, что зуб был заморожен, операция удаления прошла не без боли. Через двадцать минут Голубев уже бежал в бельевой магазин, ощущая во рту солёный вкус кровоточащей раны. «Ведь нужно же было разболеться зубу, как раз в день свадьбы, – досадовал Голубев, – хоть зуб и удалён, а ощущение от этой операции будет продолжаться и портить настроение ещё долго. Но всё же лучше, что с зубом покончено, теперь можно думать и о свадьбе».
Отнеся покупки домой, и закусив, так как до свадебного обеда было ещё долго, Голубев сходил в парикмахерскую и, приведя себя в порядок, пришёл в довольно весёлое настроение. Когда облачался в навязанный ему свадебный наряд, в зеркале он не узнал самого себя. Вместо управляющего хутором в русской вышитой рубашке, подпоясанной шёлковым поясом с кистями, и высоких шавровых сапогах перед зеркалом стоял джентльмен в хорошо пригнанном фраке с открытой белой грудью пике, белом галстуке, белом жилете и с шапокляк подмышкой. Голубеву пришлось долго осматривать себя в зеркале, чтобы хотя немного привыкнуть к новой своей внешности. «Со всем бы можно было согласиться,– думал Голубев,– но вот этот уродливый придаток: складной цилиндр, который надо держать подмышкой; ведь трудно придумать что-нибудь глупее. Правда, он уже изжил себя и теперь редко употребляется, только в самых торжественных случаях и то, лишь в семьях
