завтра воскресенье, я расписалась до двух часов ночи.
2 августа
Воскресенье
После обеда наши хлопцы разошлись куда-то, мама гремит посудой в кухне, Симу срочно вызвали в усадьбу что-то делать, а я, послонявшись без цели по комнате, снова достаю тебя, моя заветная тетрадь, и снова подсаживаюсь к столу. Только с тобою, мой дневник, я могу говорить свободно и откровенно, только твоим страницам я могу открыть все то, что творится у меня в сердце. Только им. Я даже посвятила тебе небольшое рифмованное четырехстишье, что родилось как-то в приливе вдохновения на прополке свеклы:
Когда на сердце станет пусто,
Змеей вползет тоска,
Когда природа смотрит грустно
И станет жизнь гадка,
Тогда вытаскиваю сумку,
Где друг лежит немой.
Перо расскажет сердца думку,
Поделится тоской,
Хотя весь вечер промолчит
Мой безответный друг,
Но сразу душу облегчит
Вернее всех подруг.
И снова жизнь польется шумно,
Рассеется тупик.
Спасибо, верный, самый умный,
Безгласный друг – Дневник.
Ну, я все-таки закончу то, о чем начала писать вчера. Итак, мы приехали. Нам отвели под жилье половину небольшого дома, которая состоит из одной комнаты, маленькой кухни и такой же маленькой кладовки. Нам в кладовке хранить нечего, и поэтому тетя Даша с Верой и Мишей изъявили желание жить в ней. Остальные шесть человек поместились в единственной комнате. Здесь мы поставили четыре скрипучие, сколоченные из досок кровати, причем четвертая кровать – в два этажа. На одноэтажных спим я, мама и Сима с Ниной; на двухэтажной – Василий и Леонид.
Да, кстати, та «молодая русская», о которой упомянул в первый день Гельб, на деле оказалась русским военнопленным из-под Ярославля по имени Леонид, или Леонард, как зовет его хозяин. Это добродушный, слегка грубоватый, временами «себе на уме» деревенский парень с круглым, «окающим» говорком. До прибытия в Германию Леонид – или, как мы все часто по-свойски называем его – Лешка – находился в лагере для русских военнопленных, истощал, был уже на грани жизни и смерти, но, узнав, что военнопленных украинцев вывозят из лагеря куда-то на работы, каким-то образом выдал себя за украинца и таким же путем, как и мы, попал в лапы Шмидта. (Шмидт – это фамилия нашего фермера-работодателя.)
Второй представитель мужского пола нашей разношерстной семьи – Василий. Это мужчина лет под тридцать, замкнутый и неразговорчивый. Он из Гатчины. Кем он был до войны и есть ли у него семья, я пока толком не знаю. По натуре своей он желчен, раздражителен и брезглив, чем доставляет немало хлопот моей маме, которая у нас за кухарку. Но вообще-то, и с Василием ладить можно, и мы с ним ладим.
Тетя Даша, Вера и Миша тоже из-под Гатчины, из местечка Пудость. Это взбалмошная, рассеянная, шумливая семья. Тетю Дашу, рослую, полусгорбленную женщину, с добрыми коровьими глазами, с
