письме от 18 января 1831 года Пушкин благодарит Николая I через Бенкендорфа за благосклонный отзыв о «Борисе Годунове», который «обязан своим появлением не только частному покровительству, которым удостоил меня Государь, но и свободе, смело дарованной монархом писателям русским…» (14, 146).
Поясним, что речь здесь идет не о свободе творчества в ее современном понимании, а об упорядочении литературных отношений в пушкинскую эпоху.
В приложении к письму Бенкендорфу от 27 мая 1832 года (15, 22) содержится необходимое для нас пояснение этого пушкинского утверждения: «Несчастные обстоятельства[121], сопроводившие восшествие на престол ныне царствующего Императора, обратили внимание Его Величества на сословие писателей. Он нашел сие сословие совершенно преданным на произвол судьбы и притесненным невежественной и своенравной цензурою. Не было даже закона касательно собственности литературной.
Ограждение сей собственности и цензурный устав принадлежат к важнейшим благодеяниям нынешнего царствования».
Как это ни парадоксально звучит сегодня, говоря о свободе, «дарованной писателям», Пушкин имел в виду Цензурный устав, впервые введенный в России 10 июня 1826 года Николаем I.
Пушкин ставил в заслугу императору установление четких правил в отношениях между российскими авторами, издателями и цензурой, которых до этого не существовало. При том, что устав основывался на идее предварительной цензуры, совершенно неприемлемой в современном мире…
Польский вопрос, начавшееся 29 ноября 1830 года Польское восстание горячо волновали Пушкина, что отразилось в его письмах Хитрово от 21 января (15, 147) и 9 февраля 1831 года (15, 149), где он хвалит царя, в частности его Манифест от 25 января того же года. Манифест был ответом Николая I на постановление польского сейма от 13 января 1831 года, в котором извещалось о прекращении царствования Романовых в Польше и польский престол объявлялся открытым.
В Манифесте недвусмысленно провозглашалось военное решение вопроса: «Россияне! В сей важный час, когда с прискорбием Отца, но с спокойной твердостью Царя, исполняющего священный долг Свой, Мы извлекаем меч за честь и целостность державы Нашей, соедините усердные мольбы с Нашими мольбами пред алтарем Всевидящего, Праведного Бога!»[122]
В том же письме от 9 февраля Пушкин вновь, как и в упомянутом уже письме Бенкендорфу от 18 января 1831 года, признается Хитрово в своей искренней благодарности Николаю I за разрешение напечатать «Бориса Годунова»: «…потребовалась смерть Александра, неожиданная милость нынешнего Императора, Его великодушие, Его широкий и свободный взгляд[123] на вещи, чтобы моя трагедия могла увидеть свет».
Однако в письме Плетневу от 24 февраля 1831 года впервые звучит скрытая критическая нотка в адрес монарха, когда, говоря о любви к нему, Пушкин вдруг добавляет: «…всегда радуюсь, когда поступает он умно и по-царски» (14, 154). Из чего следует,
Восстание в Петербурге 14 декабря 1825 года.
Военный Журнал Военно-Ученого Комитета. СПб., 1831. № II. С. 173–175.
О пушкинском понимании «свободного и широкого взгляда» Николая I – см. выше.
