в предстоящем рыцарском турнире, – заслуженным Призом за победу в котором обязательно будет Большая Праздничная Кукла, – возникли какие-то временные пробле-емы… Может быть, у этого, второго, претендента на Приз, к приме-еру… ну… забра́-ало, допустим, заржаве-ело, и он не в состоянии его опусти-ить или там… Собственно, ни Ветеран, ни Буратинка, ни Бродяга, ни Мальчиш в одном-единственном лице ка́спер-минимозга[13] Пижамного Привидения, даже не знали, о чём теперь думать, – ни вообще, ни конкретно в таких ситуациях, – и стояли себе в нахлынувших глубоких сомнениях, неловко поёживаясь, в компании с этой дурацкой большой нарядной, да к тому же сильно накрашенной и надушенной Механической Куклой рядом, как-то ласково и глупо улыбавшейся им сверху, словно Мама. А са́м Ка́спер уже плыл от Неё далеко-далеко, в неведомые страны, стоя на капитанском мостике у красного железного штурвала морского катера с плоским треугольным носом, претендовавшим на то, чтобы резать все волны этого бушующего океана жизни. Катера́ были маленькой недвижной флотилией стационарно закреплены на прогулочной территории детсада «Солнышко», вульгарно ярко выкрашены в химо́зный синий и жёлтый и являлись пределом мечтаний и снов послеобеденного тихого часа и феерическим финишем оголтелого командного забега наперегонки после детсадовского полдника без бабушкиных вкусных сырников, а с обры́длой казёной запеканкой. Ребята, стремившиеся в их вечной дебильной манере играть в такие минуты в Царя Горы и занять место у крутящегося красного рулевого колеса, не принимали во внимание тот непреложный фа́кт, что в какую сторону и сколько оборотов этой попавшейся в их детские ручки, вращающейся вхолостую, глупой в своей округлости штурвалиной ни крути́, а также в какой цвет её ни перекра́шивай, от этого сама́ дощатая платформа катера, – всякий раз с безмолвным равнодушием встречая на своём постоянном причале у детской площадки перед корпусом старшей группы их орущую ватагу, каждый в которой боролся за лидерство у крашеного руля, – так никогда никуда и не плыла́, ведь она была на́мертво зафиксирована на железных свайках, врытых в детсадовскую землю на глубину их маленького росточка.
Кукла Турандот дотронулась до его плеча. Каспер вздрогнул от прикосновения Её руки.
– Нет! Я захожу! – обрёл Каспер заброшенный статус своего мальчишества-кибальчишества и вспомнил вдруг реплику из забытой им роли. Но потом он снова засомневался, и ему́, уже́ не зна́вшему, сколько прошло минут, пока он мечтал про свой детсадик, показалось в этот момент, что роль эта – не его́, что он – чужо́й и что ме́сто его – не зде́сь, хоть и сознавал, что теперь это уже дело че́сти, что он ввяза́лся в предначертанный спектакль и назад хода теперь не бу́дет.
И именно в момент его секундного колебания из взрослой комнаты, как ни в чём не бывало, послышался уже нормальный человеческий голос – тот же, кара-бара-басов, но адекватный и предполагавший, или хотя бы не исключавший своей неожиданно ровной интонацией, что разум всё-таки есть на этом свете: