Вася!?» – Ревел на сцене Васильев. И я тут же выбегал с подносом. И это еще, слава богу. Там хоть какой-то текст был. А в остальном, третий гриб, в пятом ряду.
И, вдруг, все меняется. Приходит очередной главный, и сразу – роль. Не массовка, не эпизод, роль. Я тогда моментально понял, чьих рук, дело. Месяца не прошло после встречи. Он, кстати, тут же о себе напомнил. Захожу к себе в грим уборную, а на столике, вот тут, – Степан Михайлович пальцем показал место, – в углу, рядом с зеркалом, лежит потрепанная книжонка. А на обложке «Маскарад». Откуда она взялась? Знаю, он напомнил мне, какую клятву я тогда сдуру дал. Да я и не забывал. Эти его слова, у меня вот тут, – Кавалеров хотел приложить руку к сердцу, но приложил почему-то к животу. – Вот тут, в душе, каленым железом записаны. На всю жизнь засели. И каждый раз всплывали, когда приходилось принимать, хоть какие-то, решения. Да я их и не принимал особенно. – Перебил он сам себя. – Само собой как-то рассасывалось. Но, знал. Я знал, само собой ничего не бывает. – Кавалеров замолчал на минутку. Перевел дух. Продолжил:
– После того раза, сколько я не ходил вниз, сколько не звал его, он так ни разу не проявился. За все пятьдесят лет – ни разочка. Я уж сомневаться начал. А было ли со мной все это. Может, привиделось с пьяных глаз? Однако, чувствовал. Тут он, рядом. Без его участия ничего в театре не происходило. Во всяком случае, со мной.
И еще. В одном, он тогда был прав, пройдет какое-то время, и все встанет на свои места. Привыкну. И ведь, знаешь, привык. Привык, черт меня подери. Тем более, и привыкать-то особенно было не к чему. Мне даже поначалу нравилось. Вот, думаю, красота. Все, будто по маслу. Все срастается. А что обо мне за спиной говорят – плевать. Друга потерял – плевать. Любовь не сохранил – плевать. А потом, как с Мидасом. Помнишь? К чему не прикоснется, все – золото. И у меня. Я только подумаю, и уже, все получилось. Иногда и думать не успевал. Но, понимал. Моей заслуги в этом – ноль. Даже страшно иногда становилось. Я чувствовал, нет, я просто знал, что все, что я делаю, исходит не от меня. Будто кто-то меня по жизни тащит и за меня все решает. И ведь знал кто. А что я мог?
– Ты, вот что, Степушка. – Валюша все-таки прервала его словоизлияния. – Ты зачем мне все это рассказываешь? Хочешь, чтобы я тебя пожалела? Так не буду я тебя жалеть. Сам выбрал свою дорогу. Правильно ты сказал. Это было твое решение. За все платить надо. И не плачься мне тут о своей горькой судьбинушке. Не такая уж она у тебя и горькая. Тащили его по жизни, видите ли. – Валюша, очень похоже, передразнила Степину интонацию. Посмотрела на него в упор. Улыбнулась. – А то, что ты, на старости лет, решил замолить грехи молодости, так это – нормально. – Еще шире улыбнулась. – Все мы грешим. Кто больше, кто меньше. Однако, если покопаться, у каждого найдется свой скелет в шкафу. Так и происходит. Как там сказал классик? «По молодости грешим, а в старости каемся? Грешим и каемся». Вот и тебе, видно, пришло время, собирать камни, которые ты по жизни расшвыривал. А тут,
