где ты заночуешь, там и я заночую, и где ты умрёшь, там и я буду похоронена.
– Чудовище, – в голосе Шандора была такая смесь тоски и нежности, что Ирвину на миг показалось: так не может быть, это что-то не то, что-то ужасное, знакомое, и он сейчас…
А Шандор повторил:
– Чудовище. Нельзя мне говорить такие вещи.
И потянулся к Марике прямо через Ирвина. Ирвин хотел открыть глаза и посмотреть, но сон разлился по телу новой тёплой волной, и собственная голова вдруг показалась неподъёмной. Шандор снова замер и только тихо отбивал пальцами ритм на его плече.
Когда Шандор вдруг вывалил на нас свободу, о которой мы даже не просили, две трети сразу разбежались кто куда. Дают – бери, бьют – беги, и никто из нас не сомневался, что второе в нашей истории – дело времени. Мы бежали заранее, чтоб потом вернуться. Я два дня настораживала Шандора непривычно задумчивым лицом, а потом пробралась к архиву и сбила замок. По идее, нас должны были записывать, в том числе – из каких семей изъяли. Я листала подшитые странички, фыркала над характеристиками вроде «независимая умеренно до опр. черты» и хрустела огурцами, которые Шандор мне туда молча принёс («Лучше бы пива». – «Тебе ещё рано»). Потом я долистала до начала и обнаружила мамино заявление. Там значилось: «Отдаю свою дочь, Марику Р., находясь в здравом уме и твёрдой памяти».
У матери были: серый шерстяной платок, нервные чёрные глаза и тихий голос. Не знаю, как её заставили написать «дочь», она всегда хотела сына, и я была сыном. За окном прогремел первый гром, я задвинула опустевшую тарелку под стеллаж и закрыла глаза.
Хотела мальчика, а вышла девочка.
А теперь Шандор притащил этого ребёнка – не своего технически, но своего по обещанию, и по духу, и по несбывшемуся, которое думал воплотить, – и говорил с ним так, что сердце замирало. Как будто, пока они говорили, смерти не было. Я говорила ему: ничего не выйдет. Это ребёнок Катрин, ребёнок королевы, и он станет ужасным магом, помнишь, что о нём предсказано? Но Шандор только щурился блаженно, говорил: бабушка надвое сказала. Он наплевал на предсказания, на запреты, на обычаи – на всё, на что мог, и теперь мы шли то по лесу, то вдоль реки, потому что Шандор хотел кружным путём вернуть ребёнка в вещный мир. Боялся сразу. И потому, что юный маг со старшим всегда должны проделать некий путь – Шандор называл это путешествием. И потому, что, может быть, он сам многое отдал бы, чтоб в его детстве его бы так же вели по полям и лугу и рассказывали обо всём, о чём он спрашивал.
Ну, почти обо всём. Шандор не рассказал, кем и как служит во дворце, и почему ушла Катрин – мать Ирвина, и кто такой Арчибальд. Я смотрела на Ирвина и думала – он вместит все эти открытия? Он выдержит? Мне всё время хотелось на него орать, и стыдно было, что хотелось. Как будто я завидовала, что у него есть в детстве Шандор, а у меня не было. Как будто я слабак. Я говорила:
– Почему он на тебе всё время виснет?
Ирвин и впрямь цеплялся обезьянкой: то поднырнёт под руку, то прижмётся, то потянет за полу рубашки или за рукав, то пихнёт в спину. На последнее Шандор не оборачивался и принимался говорить со мной в два раза увлечённее,
