что с тобой… Ай, ладно, глянь наверх.
Ирвин не собирался, но Шандор взял его за подбородок и осторожно задрал голову – пришлось смотреть. Там, в мутной, тревожной дали, качались верхушки сосен и скрипели из стороны в сторону, туда-сюда, так что Ирвину на миг показалось – он тоже качается, а потом – что всё кружится, верхушки, небо, он сам, а потом Шандор вдруг взъерошил ему волосы, и Ирвин покачнулся и чуть не упал.
– Красиво, да? – Шандор нечасто дожидался от него ответов, но всегда делал вид, что так и надо. – А смолу, кстати, можно есть, – и действительно оторвал от ствола комочек липкой древесной слизи и принялся жевать.
Ирвин нахмурился: не издевается? Его сейчас не вытошнит? В обители Ирвин ел лепёшки на воде, но у Шандора не было ни одной такой.
– Что смотришь? Вкусная. Смотри, внизу трава и папоротники – у них резные листья, как узоры на спинках скамей в церкви.
– У нас в церкви не было скамей.
– Правильно, вы сидели на полу. Смотри, вот эти три сердечка – заячья капуста, её можно жевать. Да не хмурься ты так, не буду заставлять. Кисленькая такая. А вот эта вот синенькая ягода – вороний глаз, ядовитая.
Шандор глядел под ноги, выискивая ещё что-то незаметное, чтобы показать Ирвину и заставить видеть больше всяких дурацких маленьких вещей. Большой мир такой сложный. Лес такой наполненный. Ирвин покосился на вороний глаз, на Шандора, который носком ботинка ворошил прошлогоднюю буро-жёлтую хвою, и спросил – сам не знал зачем:
– А можешь съесть? Вот эту, ядовитую.
Носок ботинка замер. Шандор спросил обычным, ровным голосом:
– Это зачем тебе?
– Ты говорил, вы с моей матерью дружили и что ты обещал меня забрать. Значит, ты ей обещал обо мне заботиться. Если я попрошу, ты сделаешь так?
Шандор фыркнул и покачал головой, будто не верил, что Ирвин сказал именно это. А ведь, наверное, их всего двое в этом лесу, Шандор может с ним сделать что угодно, и его, Ирвина, никто не хватится. Он больше не послушник. Но Шандор рассмеялся и уселся прямо на хвою, скрестив ноги и глядя снизу вверх прищуренными глазами:
– То есть давай конкретизируем. Ты хочешь – о, не сядь на муравейник, – ты хочешь, чтобы я: схватился за живот, изверг наш завтрак, похрипел от боли, осел на эту замечательную землю, задёргался, как рыба на крючке, и умер, не составив завещания? Позволь спросить: какая цель?
– Какая что?
– У моей смерти должна быть цель. Что, нет её?
Ирвин нашаривал слова, слова не шли. В той глубине, которую взрастила в нём обитель, где словно бы всегда плескалась серая вода и на камне посреди идеально круглого озера сидел кто-то, кого он не знал или забыл, – в той глубине что-то всплывало к поверхности, рассекая воду. Шандор ждал, и верхушки сосен по-прежнему покачивались в небе, и Ирвин думал: он говорит со мной про свою смерть. Он не отказывается. Может быть, это опора?
– Я не хочу, чтоб ты умирал, – сказал Ирвин, и озеро исчезло, и вокруг опять был лес, и Ирвин вдруг опять почувствовал
