тебя проигравшим в той дуэли.
Иван Федорович говорил медленно, старательно подбирая слова. Он буквально источал мед, всем своим видом выказывая почтение и симпатию к Зубову. Ему было плевать на гордость, на достоинство – сейчас главным было выжить, усыпить бдительность разъяренного зверя.
– Если бы линкор «Москва» сражался со всеми тремя их кораблями по очереди, без сомнения, ты уничтожил бы всех своих врагов. Но эти трусы напали одновременно. Разве это честный бой? Разве не подлость со стороны Василькова?
Самсонов готов был сколь угодно долго лить мед в уши Зубова, только бы тот побыстрей успокоился. Диктатор понимал – сейчас любое неосторожное слово, любой косой взгляд могут стать для него фатальными. Поэтому он старался изо всех сил, вкладывал всю свою изворотливость и красноречие в эту неприкрытую, бессовестную лесть.
И похоже, старания Ивана Федоровича не пропали даром. Демид, слушая его, постепенно менялся в лице. Из глаз уходила дикая ярость, губы разжимались, морщины на лбу разглаживались. Он словно приходил в себя после приступа безумия, по капле выпуская из души скопившийся там яд.
Молодой человек, услышав слова диктатора, действительно сделал над собой усилие и взял себя в руки. На какой-то миг он прикрыл глаза, медленно, размеренно вздохнул – и вновь обрел подобие внутреннего равновесия. Когда же Зубов вновь взглянул на Самсонова, его взгляд уже не пылал безумной жаждой убийства. Теперь он стал похож на себя прежнего – холодный, пронизывающий, но не смертоносный.
«Ах ты старый лис, – подумал Демид, глядя на притворно улыбающегося диктатора. – Хитер, ничего не скажешь. Умеешь заговорить зубы. Но смотри, не обольщайся раньше времени. Придет день – и я напомню тебе этот разговор. Напомню сполна, с процентами…»
Но вслух адмирал, конечно же, ничего подобного не сказал. Вместо этого он, помолчав с минуту, смерил Самсонова долгим, испытующим взглядом и медленно, веско произнес:
– Да, я первым вышел из боя, но только потому, что один из моих соперников предложил прекратить наше затянувшееся сражение. Не из трусости, не из слабости, но из уважения к достойному противнику. Васильков, при всей своей дерзости, все же понимает и чтит воинскую честь. Он осознал, что дальнейшее кровопролитие бессмысленно, и протянул мне руку примирения. И я ответил ему тем же.
Зубов говорил ровно, без эмоций, но в его голосе явственно звучала неприкрытая гордость. Гордость офицера, до конца исполнившего свой долг – но сохранившего при этом достоинство и благородство. Адмиралу не нужна была дешевая лесть Самсонова. Он и без того знал себе цену – и эта цена была куда выше, чем россказни перепуганного насмерть диктатора.
– А так же потому, что ситуация в секторе сражения, когда остальные корабли Птолемея Грауса начали одновременно выходить из «вагенбурга» и атаковать мои эскадры, оказалась настолько сложной, что требовала моего личного вмешательства, –
