Позже, я наберу в ВКС по-настоящему верные присяге экипажи…
Первый министр говорил жестко, с нажимом, всем своим видом давая понять – его решение окончательно и обжалованию не подлежит. В его глазах пленные уже были мертвы, и ничто не могло этого изменить. Ни доводы разума, ни мольбы о милосердии. Граус не прощал предательства – ни своего, ни чужого. И не желал отступать от намеченного пути, каким бы чудовищным он ни был.
– И все же, я прошу позволения набрать из самых лояльных к нам пленных, себе новый состав дивизии, – еще раз попросил я, не став сейчас спорить с первым министром, а желая во чтобы то ни стало сохранить жизни своим бывшим товарищам.
Я понимал, что, возможно, переступаю последнюю черту, за которой терпение Птолемея лопнет окончательно. Что рискую навлечь на себя не только его гнев, но и подозрения в измене. Но выбора не было. Я просто не мог иначе – не после того, как своими глазами видел героизм и самоотверженность экипажей, обреченных теперь на бессмысленную казнь.
– Даю вам слово, господин главнокомандующий, что не допущу ни одной попытки мятежа в своем новом подразделении. А что касаемо верности Российской Империи, то эти набранные мной «моряки» смогут вам сполна ее доказать в первом же бою с адмиралом Самсоновым. Милостиво сохраните им жизни, и вы увидите, что более преданных воинов не существует.
Я говорил с надрывом, вкладывая в слова всю силу своей веры и убежденности. Я не был наивным мечтателем и прекрасно понимал, что многие из пленных могут затаить обиду, желание мести. Но твердо знал и другое – своим великодушием, готовностью дать им второй шанс, я привяжу этих людей к себе крепче, чем клятвой или страхом. В конце концов, они уже однажды пошли за Самсоновым, поверив его посулам. Так неужели не пойдут за тем, кто спас их от верной смерти?
Несколько долгих, мучительных секунд в рубке царила напряженная тишина. Все взгляды были прикованы к первому министру, застывшему с непроницаемым лицом. Казалось, Птолемей вел мучительную внутреннюю борьбу, колеблясь между привычной подозрительностью и какими-то новыми, неведомыми ему доселе чувствами.
– Ладно, – немного смягчившись и подумав, ответил Птолемей, ловя на себе настороженные взгляды остальных адмиралов, которых шокировали слова первого министра о желании казнить военнопленных.
В его глазах промелькнуло что-то похожее на растерянность, даже страх. Похоже, только сейчас до Грауса начало доходить, какую чудовищную ошибку он едва не совершил. Какой приговор подписал не только пленным, но и себе самому в глазах подчиненных. Ведь вполне возможно эти адмиралы, что сейчас хмуро на него смотрят, пристрелят его тут же на месте. Черт разберет этих военных!
– Если вам хочется возиться с этими ренегатами, дело ваше, Васильков. Набирайте экипажи, но помните, я буду зорко следить за этими новобранцами, и тут же покараю их за любое неповиновение…
Птолемей махнул рукой, всем своим видом показывая – разговор
