Ваня, Ромашкиным Иваном Филипповичем, так в церковной книге батюшка записал, а в сельсовете председатель выдал метрику. Месяца через три после начала войны пришло одно письмо от матери Нюры, в котором она сообщила, что ушла добровольно на фронт защищать родину.
Когда Ваня подрос, он уже знал, что его отец и мать погибли в бою с проклятыми фашистами, и это давало ему негласное, законное право в военных играх быть только храбрым красноармейцем, что добавляло личной важности и особой гордости за своих смелых родителей, которых он никогда не видел.
В 45-ом, неожиданно вернулся пропавший без вести с первого месяца войны муж Марфы, Михаил. Он был второй муж, отец Коли, Вани и Вали, первый муж, отец Анны – Нюры, матери маленького Вани, погиб в конце гражданской. Михаил настолько был старый и слабый, что Ваня даже засомневался, отец он ему или дед, тем более, дед Миша сам путал и называл его, то внучек, то сыночек. Ваня научился крутить для него цигарки из газетки, довести до завалинки, или подать батожок. Мама объяснила, что дед Миша хоть и Новосёлов, а не Ромашкин, но тоже родной. Потом он узнал, что дед был много лет в плену у фашистов, где они травили его какими-то газами. Дед постоянно кашлял до слез и кровавой слюны. Еще Ваня услышал от чужих людей, как они за глаза называли деда Мишу предателем, но тут он был не согласен. Во всех семьях в те времена предателем считался тот, кто мог кусок хлеба или сухарь спрятать и уж не дай бог, кусочек сахару, и съесть втихаря. Нет, за дедом Мишей такого никогда не водилось. Он сам недоедал и последний кусок детям отдавал. Поэтому, на такие злые выпады чужих людей, Ваня, как и братья, так же зло отвечал:
– Сам прячешь сухари и жрёшь под одеялом, когда все спят. А наш дед Миша не предатель!
Так все в поселке и принимали, что дед Миша – это дед Вани, а бабушка Марфа, его мама. И всем всё было понятно.
Неожиданно, в конце августа 1946-го, приехала какая-то красивая городская тётя. Она поцеловалась с мамой Марфой, потом постояли, поплакали немного, обнявшись, потом сели, гладили друг друга, трогали и вспоминали давнее.
– Нюрка, Нюрка. а! Где же тебя черти носили, а? Одна весточка с фронта за шесть лет. Мы же давно тебя похоронили.
– Ой, и не говори, мама. а! Ой, война всё это. о, война проклятая. Ой, сколько натерпелась страху. Это только пишут и в кино кажут, какие мы храбрые там.
– Ох, и не говори, дочка, война-война. И за что это на. ам. Да как же за что? За Бога всё! Как в 17-ом церкви порушили, так и пошло всё наперекосяк. При лазаретах воевала или еще как?
– Конечно еще как, мама. В ппж я числилась.
– Курсы, какие кончала или по ходу училась?
– В походах, война всему научит, мама.
– Страшно, поди, служить было? – Ой страшно, мама. На войне где не служи – всё одно, страшно. Там с вечера не знаешь, что тебя утром ждёт. Там по-другому солнце встаёт и садится.
Так они постояли немного, поплакали, а потом, между разговором,
