Вагон слегка покачивало. Изредка постукивало. Открыв глаза, Рэм смотрел в окно, не вслушиваясь в ничего не значащий, никчемный разговор.
– Лады, мужики, – он рывком поднялся. – Я тут среди вас лишний. У вас свой базар, а у меня полное отсутствие интереса к вашему товару. Саша, я буду в нашем вагоне…
В служебном купе, артистически жестикулируя руками, Вова Бобов развлекал проводницу, девушку из студенческого отряда. Пухленькая, с полными щечками, она мило, застенчиво улыбалась и смущенно краснела.
– Вы про все интересно рассказываете…
На столике стояли два стакана с чаем, заварные пирожные и краснобокие яблоки. Яблоки продавали на каждой станции. Они стоили дешевле посуды, вместе с которой их предлагали. Грецкие орехи шли чуть дороже…
В купейных вагонах – чистота вовсе не та, дорожки в них лежат выцветшие и потертые. А в плацкартных паласов не наблюдается.
Подумав, Рэм остановился в рабочем тамбуре, где потише, и долго стоял, раскачиваясь вместе с вагоном, баюкая незатихающую душевную боль. Дина, увы, не пришла, чтобы проводить его.
Между ними, выходит, все кончено. Возврата к прежнему не произойдет. И лишь прошлое всегда будет преследовать его…
Молодые лейтенанты собирались кучками, живо припоминали курсантские годы. Набралось за четыре года, о чем вспомнить.
– Про обкатку танками не забыли? Как Лешка наш залег на дно окопа, закрыл наглухо голову руками, орал благим матом, не хотел вылезать? Вот смеху-то было! Втроем выталкивали его!..
– А как метали гранаты? Паша кинул, рука сорвалась, граната улетела всего метров на десять, осколки над головами свистели. Взводный приказал Пашу близко к огневому рубежу не подпускать, велел нарезать ему деревянных чурок, тренироваться в сторонке.
А на память Рэму пришло схожее. Только из его суворовского прошлого. На занятиях по тактической подготовке им показали, как обращаться с взрывпакетами. Санька Белоусов чиркнул, поджег фитиль и, как малое дитё, смотрел на то, как, шипя, горит шнур.
Жора Васильев не выдержал, как заорет: «Бросай! Бросай!». А Санька, медленно поднимая глаза, в ответ ему: «А?». Руку он едва успел разжать, как рвануло. Кожу с ладони содрало, лицо опалило. А не успел бы Санька ладошку раскрыть, остался бы без кисти. Долго потом смеялись, вытирая слезы. И смех и грех…
– Рэм, помнишь, как пожар на складе боеприпасов тушили?
Ему ли не помнить? Не в тот ли день появились у него первые седые волосы? Юрка Пашутин стоял на посту. Баловался, кидал он горящие спички в тополиный пух. Нашел себе детскую забаву…
…Выездной караул. Учебный центр. В лагере больше никого, кроме наряда по парку, их караула и прапорщика, дежурного по учебному центру. Шел десятый час вечера. Серело…
Вместе с отчаянной трелью телефонного звонка в караульное помещение ворвалась тревога. О ней еще не высказались вслух, но она незримо уже заполнила
