ими может каждый, для этого не обязательно быть крещёным.
Кто был истинно верующими людьми – так это мои предки по отцовской линии. Родной прадед моего отца был священнослужителем в небольшой деревеньке под Павловским Посадом; его расстреляли в 1938 году; подробности до сих пор не известны. Его сын, двоюродный дед отца, служил уже после войны настоятелем Успенского собора в Звенигороде, он умер в 41 год от сердечного приступа, бездетным, у этого собора его и похоронили. Недавно я с удивлением обнаружила информацию о нём на просторах интернета. Выяснилось, что помимо служб он вёл абсолютно все хозяйственные дела храма и прекрасно пел в составе церковного хора. Фамилия их была Ремезовы, священниками они были потомственными.
Узнала я об этом накануне своего сорокалетия: доступ к отцу и к его семье мне был перекрыт в детстве бабушкой и мамой (конечно, совсем не по причине «неподходящей родословной» с отцовской стороны).
Казённая манная каша
Жилось мне в детском саду плохо. Отправили меня туда с той целью, чтобы я «вошла в коллектив» – так мне, тридцатилетней, объяснили бабушка и дедушка (я никогда не могла простить своей семье этого «вхождения» и периодически напоминала им об этом). По натуре своей я была наблюдателем, которому нравилось только созерцать происходящее, но не участвовать. Таким детям насильственное внедрение в коллектив ничего, кроме психологической травмы, дать не может.
Я говорила и бабушке, и дедушке, и маме, что мне неприятно в саду, что идти мне туда не хочется… Меня никто не слушал. Хуже того – меня убеждали в обратном.
Если не помогают слова, детский организм включает «высшую» защитную реакцию – болезни. Болела я часто и долго. Но моя семья была непоколебима: «Надо приобщаться к коллективу, надо учиться со всеми находить общий язык» (последнее выражение – одно из «коронных» моей бабушки).
По каким-то неведомым мне причинам бабушка была одержима постоянным желанием растворить меня в толпе, сделать меня частью толпы, сравнять с ней так, чтобы я была как все. Призыв «быть как все» бабушка упорно несла через всю жизнь. Одновременно она требовала от меня «быть не хуже других».
Выделяться, высовываться, отличаться и лидировать мне не предлагалось. Вероятно, я должна была стать, по задумке бабушки, очень чистенькой серой мышкой в среде серых мышек…
Да, в какой-то степени бабушка была права: детские сады и школы – это школы жизни, в нашей стране, по крайней мере. Но что если ребёнок не хочет и не может по каким-то причинам воспринимать эти «суровые уроки жизни» и «законы джунглей»? Не готов? Не дозрел в 4 года его маленький мозг? Может, дозреет чуть позже?
Нет, бабушка была уверена в своей правоте…
Я могла совершенно спокойно оставаться до первого класса дома, при бабушке – она, получив в тридцать лет инвалидность и пенсию, стала домохозяйкой. Мне тогда казалось, что мне было бы
