туалете дома-музея Достоевского на одноимённой улице. После Революции левая часть первого этажа продолжала служить музеем, экспонаты никто не вывозил, а правая часть и второй этаж были превращены в коммунальные квартиры.
К счастью, все новосёлы прекрасно осознавали уникальность тех стен, куда их впихнула новая власть (прямо-таки элитные новосёлы подобрались): благодаря их бережному отношению к историческому дому, все оконные и дверные проёмы, лестницы и потолки остались в неизменном виде с тех времён, когда этот флигель при Мариинской больнице занимала семья Михаила Достоевского, штатного врача.
Был ли при Достоевских здесь сортир, именно на этом месте, на подобном пьедестале – не известно. Но до наших дней он дошёл именно как свидетель коммунального быта, во всяком случае – для меня.
Но поражал меня, маленькую, не столько внешний вид этой ретирады, сколько тот факт, что не всегда можно было посетить это «священное» место тогда, когда назревала в этом острая необходимость. Мама выходила в общий коридор первой (я оставалась в комнате) и шла смотреть, не занят ли туалет. Наши соседи, пожилые муж и жена, были людьми пьющими; в те моменты, когда туалет был занят другими жильцами, они могли оставить «привет» перед дверью туалета, не стесняясь. Павел говорил им: «Уберите! У меня ребёнок!..» Они только бурчали что-то в ответ и просачивались боком в свою дверь.
Но для моей мамы было главным то, что рядом нет и не может быть её мамы. Остальное она стерпеть могла.
В нашей комнате был кассетный магнитофон. Родители довольно громко слушали какие-то модные эстрадные песни на иностранном языке. По-моему, это была «Абба», Тото Кутунио, Адриано Челентано – их тогда слушали все. Наверное, «Битлы». Чуть позже был дуэт супругов-итальянцев «Риччи и Повере» («Богатый и Бедный»), жену звали Ромина, а мужа Альбане… Или наоборот? А сверхмодная тогда песенка «Мани, мани» («Деньги, деньги») до сих пор крутится у меня в голове: где бы я сейчас случайно её ни слышала, тут же вспоминаю коммунальную квартиру на улице Сайкина.
Кое-какие небольшие памятные вещи из той квартиры Паша перевозил потом с собой с одного места жительства на другое, когда они с мамой уже развелись. Я очень хотела после его смерти «унаследовать» эти сувениры. К сожалению, из-за недоговорённости с родственниками Павла все его вещи оказались на помойке: эти старые непривлекательные «арт-объекты» имели ценность только для меня одной. Резиновый ёжик – маленькая немецкая игрушка в оранжевом свитере и коричневых штанах, с рыжей приклеенной шевелюрой; серые чугунные пепельницы в форме ежей, которые вставлялись одна в другую, образуя, в итоге, пирамидку из шести или семи ёмкостей; белая (бывшая когда-то белой) льняная салфетка с куцей бахромой, та самая, которую мы всегда стелили на чёрный полированный стол перед обедом…
Собственно, и сам полированный стол Павел тоже возил с собой.
От той
