страны в страну мчась, дойдя до точки,путевой блокнот зарифмует весь он,
а стихов не встретишь в дорожных строчках…
Снег витает. Пейзаж за окном неказистый.
Пёс безродный мосол полирует, гложет.
Пусть поэтами будут в статьях журналисты,
а в поэзии быть журналистом негоже.
Да, негоже дотошно разжёвывать факты
и деталями стих загружать – не забота:
прочитать это можешь в статейке и так ты,
а тебе подавай неизвестное что-то.
Чтоб душа задохнулась от чувства восторга,
чтоб почуяла флёр непонятный и вещий
и, как выдох, своё восхищенье исторгла
необычностью взгляда на общие вещи.
К рифмам сам я питаю пристрастие с детства,
душу заняло всю слов небесное сходство,
но откуда взялась эта боль самоедства
и не менее горькое чувство сиротства?
Что поэзия? Нет, я не знаю ответа,
то по вздоху почую, то, как дом свой, по скрипу,
однозначного здесь не создам я портрета,
так, набросочки только, да ещё вот постскриптум:
век ознобом трясёт от ужасных известий,
от газетных «уток» и страшно, и мглисто,
вот я вирши читаю – в них всё на месте,
не поэта вижу, а журналиста…
Шторм. Взрывчатка валов…
Шторм… Взрывчатка валов содрогает гранит парапета.
Рядом с бешеным понтом опасна людская стезя.
Я о жизни пою, и последняя песня не спета,
спеть последнюю песню о жизни, наверно, нельзя.
Изменяется всё, только это одно – неизменно,
и с годами растёт пониманье сильней и сильней:
даже если обрушится свод нашей юной вселенной,
жизнь совсем не умрёт и не кончатся песни о ней.
Шторм ревущий, как бунт, в нём разумного нет ни на йоту,
волны с рёвом утробным летят – за грядою гряда, —
так безумна толпа, что лишилась мечты и работы,
и которую власть предаёт и тиранит всегда.
Где возник этот бунт? как созрел? в чём причина обвала?
Мысль пульсирует нервно и рвётся порою как нить:
может, сбой алгоритма бездонной пучины астрала
всю систему миров сотрясает, чтоб сбой удалить?
Брызги с водною пылью шквал встречный кидает в лицо мне,
полоумные чайки над хлябью орут всякий бред.
Я о прошлом всё спел, даже спел то, о чём и не помню,
о сегодняшнем дне я пою, и конца песням нет.
Мне эстеты твердят: мол, писать о возвышенном надо,
что, мол, лезешь ты в грязь, как-никак ты поэт. Удержись!
Только жизнь, отвечаю, не вся состоит из парадов,
и парады порою как раз искажают-то жизнь.
Море в гневе своём и ужасно, и всё же прекрасно,
изрыгает блевотину лжи и отраву всех бед;
я тогда стал поэтом, когда осознал это ясно,
что запретной тематики просто в поэзии нет.
Есть талант откровений, талант прозорливых познаний,
он любой негатив, осознав, превращает в стихи:
пыль и брызги валов
