былому приговор?
Они врастают в поднебесье
И чудятся безумной смесью
Грёз ангельских, бесовских снов.
То сатанинское сверканье,
Слепое с Богом пререканье,
Из преисподней адский зов,
То звуки музыки небесной,
Доселе людям неизвестной,
И уши те спешат зажать,
И нет здесь дьявола и Бога,
А черновик того итога,
Которого не избежать.
1993
«Американский океан…»
Американский океан.
Огромный пляж. Простор бескрайний
Захлёстывает, как аркан,
Тебя, и поддаёшься втайне.
Но как знакомо всё! Кричат
И мечутся, и плачут чайки,
Вновь повествуя без утайки
О том, что тыщу лет назад
Известно на земле. Ну чем
Не Стрельна? Парус одинокий.
Давно написанных поэм
Готовые ложатся строки.
А пятьдесят пройти шагов,
И Брайтон загудит жаргоном —
Так вот он – дальних странствий зов,
Заканчивающийся стоном:
«Зачем?»
Грохочут поезда
Над головой, пестрят витрины,
И океанская вода
Дрожит вдали в обрывках тины.
1993
«Век подбирает своих сыновей…»
Век подбирает своих сыновей —
Старый могильщик из пьесы Шекспира:
О, бедный Йорик, ты светоч был мира!
Страшно зиянье улыбки твоей…
Где эти строки и музыка эта,
Ярость актёрская, зала озноб?
Снова кончается смертью поэта
Век, гвозди в рифму вбиваются в гроб.
Кто-то в Нью-Йорке, а кто-то в Париже,
Кто петербургской застигнутый мглой.
Тот, кто остался – возьми же, возьми же
Этот теперь уже голос былой.
Этой строки, этой музыки пенье —
Чудится – не было в мире живей…
Грозных часов замирает биенье…
Век подбирает своих сыновей.
1997
Нулевые
«Ещё двадцатый на табло…»
Ещё двадцатый на табло,
И значит, время не пришло
За «Альфой» вслед воскликнуть «Бэта!»,
От дантовских спастись причуд,
От достоевских тёмных пут,
От Фауста и от Макбета.
Ещё средневековья мгла,
И Гутенбергова игла
Пронзает мозг, и Смерть костями
Стучит и шествует с косой,
И брейгелевский вновь слепой
Ведёт других всё к той же яме,
И до галактик
