как никогда. Нет и намека на ее обычную собранность – почти настороженность. На ее лице спокойная, чуть торжествующая и почему-то, кажется, извиняющаяся улыбка.
За что она извиняется? За свое счастье?
Вы с ним обсуждаете какие-то модные философские темы, а она только улыбается, словно не хочет сейчас ни думать, ни встревать в обсуждения, ни напрягаться. Она тихонько мурлычет, подпевает мелодии, которая звучит из динамиков; подперев голову рукой, смотрит на него. На ее лице выражение абсолютного блаженства, и ты понимаешь, что одно только это выражение ее лица должно остановить тебя от того… а ты еще и сама толком не знаешь – от чего.
Он сидит напротив, на табуретке. После Иркиных долгих уговоров, сопровождающихся сервировкой стола, выниманием откуда-то из недр кухонной мебели разных блюд, своим количеством могущих сильно поразить воображение обычных обитателей общежития, он переместился с импровизированного дивана на табуретку, сомнительной устойчивости.
На «диване» он смотрелся более органично.
«Диван» – по сути матрац, лежащий на полу в кухне с небольшим количеством подушечек – шел ему гораздо больше. То, как он неторопливо вставал с него, медленно распрямляя свое гибкое тело, обтянутое по моде джинсами и пуловером, чтобы поздороваться, а потом снова оказаться на «диване» рядом с книжкой, которую, вероятно, читал, не может повторяться столько раз в твоем воображении. Из этого не выйдет ничего хорошего…
Что за книжка, спрашиваешь ты, и это последнее, что ты говоришь в твердом уме и какой-то там памяти перед тем, как тебя зеленой волной накрывает его взгляд, а звук его голоса растворяет остатки твоей воли.
Все следующие вопросы задает тебе он. Он смотрит на тебя, пока ты отвечаешь, пристально и даже пристрастно, словно выискивает в твоих словах нечто сверх того, что ты ему говоришь. Кажется, ты ему интересна не более чем подопытный кролик, ты моментально решаешь так, принимая первую попавшую в твою голову мысль за истину и… «включаешься»:
Да не узрит он, так внимательно наблюдающий за тобой сейчас, да не разглядит он за невинным образом твоим: в рождающейся улыбке, дрожании уголков губ, в неподдельном разочаровании и безмолвном восхищении, во взлете бровей и недоумевающем выражении глаз, становящихся от этого еще более выразительными, в неосторожном высовывании кончика языка, который чуть освежает твои пересохшие губы, ни в облике твоем, ни в речи твоей, – да не узрит он сути твоей, которая сейчас плавными изгибами жарких линий грациозно и властно обвивается вокруг него и ласкает его, притягивает и влечет в своем вечном древнем танце.
Ваш диалог как поединок. Ты наслаждаешься им. Растущее внутреннее напряжение прорывается внешней силой, раскрепощая тебя. Ты ловишь кураж. Твой голос становится грудным и хриплым. Вы сцепляетесь глазами, даже зрачками, а на самом деле той бездной, которая таится внутри каждого из вас.
Он – достойный противник, но ты не уступаешь ему. И ты понимаешь, что он позволяет тебе это.
Тебя волнуют, заставляют замирать
