для покупки желанной водки, да ещё и закуски, книгами, с отрастающей бородою, весь в полёте, в порыве – я.
Литейный проспект был близко. Добрались мы туда очень быстро.
Возле книжного магазина шатались невзрачные с виду, но на деле матёрые книжники.
Кривулин взял мои книги – и направился прямо к ним.
Пошушукавшись с ними, он вскоре вернулся к нам.
– Вот, – сказал Кривулин, – десятка!
И он протянул мне – действительно десять рублей.
– Браво! – громко воскликнул Сергей. – Было – пять, стало – целых пятнадцать драгоценных советских рублей!
Я сказал:
– А теперь – за водкой! А потом – ко мне, на чердак.
И мы втроём зарулили в гастроном.
Там сложили мы свою наличность воедино.
Там Довлатов галантно сказал продавщице:
– Мадам! Нам – водки, пожалуйста. Водки.
– И пива! – сказал Кривулин.
– Не забудьте и про закуску! – скорректировал я приятелей. – Может, вы и успели позавтракать. Как-никак, вы живёте дома. Ну а я обитаю нынче, как известно, на чердаке. И могу вам честно признаться, что с утра ничего не ел.
– Дело поправимое! – утешил меня Довлатов.
– Сейчас мы произведём нужные закупки! – солидно сказал Кривулин.
– Действуйте, братцы, действуйте! – сказал приятелям я.
Мы набрали и водки, и пива, и закуски, и сигарет – на все пятнадцать рублей. Всё истратили. Подчистую.
И вышли из гастронома.
И – втроём – зашагали ко мне.
На чердак. С драгоценным грузом.
С гарантией улучшения общего – на троих – настроения. И с надеждой, что подольше продлится оно.
Шёл Довлатов, как Пётр Великий.
Шёл Кривулин – спиралеобразно.
Шёл я, рыжебородый, с ними.
Были все мы тогда – заодно.
И пришли мы вскоре на место.
И поднялись по крутой и щербатой лестнице ко мне на чердак. На Наумов. Но на время – всё-таки мой.
И выпили мы на троих водки. И закусили. И повторили. И в третий раз выпили. И закурили.
Как ни странно, водка в жару, здесь, в духоте чердачной, пошла хорошо. Наверное, потому что мы были – втроём.
Говорят: Бог Троицу любит.
Значит, знают – что говорят.
И Довлатов, придя в себя, конечно же, не удержался – и стал рассказывать байки свои. Как их назвать? Застольные истории? Ну, пусть и так. В данном случае – говорил он о Бродском, недавно покинувшем Питер и укатившем на Запад.
– Иосиф, – начал Сергей, – человек вообще замечательный. Исключительно интересный. Во всех отношениях. И поэт великолепный. Для меня – особенно дорогой. Как Пушкин? – тут он искоса поглядел на Кривулина. Тот слегка поморщился, но спохватился и постарался изобразить внешнюю невозмутимость. – Ну, не знаю, конечно, – продолжал Довлатов, – трудно сказать. Но что-то в этом
