Петровна не была единственной русской, которая хотела послушать родную речь. Некоторое время спустя позвонили мне еще два компатриота.
То там, то сям попадались уже на холмах цветущие вишни и сливы – черные ветки усыпаны были мелкой перловкой озябших, с трудом распускавшихся цветов. Около станции я подошла к такому дереву вплотную: ничем не пахнут, кроме разве что воды и весны.
Станция называлась Clamart. Первый раз это слово я видела на втором этаже в зале импрессионистов в Пушкинском, в тексте пояснительной таблички к зимнему пейзажу.
А теперь оно было набрано железными буквами на заполненном людьми перроне: лица будничные, в глазах – вчерашний выходной, на календаре – понедельник. Проносились мимо ярко-синие, с тавром рекламы на крутых боках, поезда дальнего следования, обдавали лицо оглушительно-теплым воздухом, мчали в Шампань, и в Бордо, и в Нормандию, к морю, и на юг, в Арманьяк… Ах, чего только нет на карте Франции! Сказка странствий, музыка Шнитке, нотный стан железнодорожных путей.
Мой паровозик неспешно затормозил через минуту – старенький, серебристо-серый, душный летом и холодный зимой, тот, что прозвали в народе «консервной банкой».
Я взяла сумку и вышла.
Татьяна уже ждала меня на платформе. Мы сказали друг другу одновременно все, что обычно говорят: спасибо, не стоило, нет-нет, лучше показать, а то заблудитесь, это всего пять минут, иногда меня в офисе не будет, а вот Саша – непременно, так что и решите с ним остальное сами.
И она была права. И в том, что лучше показать, и что иногда ее в офисе не будет, и что остальное мы с ним сами.
Она была удивительная мать – я до того дня не думала, что у двадцатилетнего рослого молодца может быть в матерях такая хрупкая пепельноволосая девочка.
При этом девочка курила цыгарки Gauloises, в разговоре с сантехником умела на трех языках впечатать куда надо непечатное, носила мужские пиджаки и галстуки, отчего становилась еще беззащитнее на вид, ездила по всей Франции на красной «вольво», могла с закрытыми глазами отличить по вкусу бордо Pomerol от бордо St Julien, и много еще чего могла. Она будто так и родилась, в металлическо-серой броне делового костюма, с мобильником в правом кармане пиджака, с часами на левой руке – всегда поглядывает на них, всегда куда-то опаздывает.
И только невероятное стечение обстоятельств – я пришла на урок, а Саша в последний момент заболел ангиной, и у Татьяны отменились две встречи подряд… Так вот, только это привело к тому, что я узнала – не всегда были галстуки, пиджаки и сигареты Gauloises. Кружевные сарафаны, театральный парасоль и шампанское на обочине тоже были.
Не в Париже, конечно.
Однажды в Москве, в ту прелестную весеннюю пору, когда…
Однажды в Москве, в конце апреля, Татьяна, тогда еще в темно-синем сарафане и светло-синем драповом пальто, с холщовой сумкой через плечо, встретилась с прекрасным смуглым незнакомцем, который помог ей спешиться с трамвая и подарил букет влажных чайных
