увещевал старого друга сдержанно и по-мужски.
«Такая твоя судьба», – говорил он петуху.
Тот горестно кряхтел из-под мышки.
«Большая честь, – уверял Гуня, – там, знаешь, сколько разных других петухов было, я тебя отстоял…»
«Что это?» – удивился Додик.
«Ритуал какой-то значительный, – прошептал ему Гак. – Видишь, он своим Максимычем даже пожертвовал. А они два года вместе живут».
«Что значит: значительный?»
Они шли без тропы, как Гак объяснил до этого – специально. Шли на место сбора всех ведущих сатанистов, дьяволистов и манихеев Московской области.
«Ну, бошку Максимычу точно отрубят», – неуверенно сказал Додику «проводник».
Гуня, словно услышав их шепот, опять забормотал, большими кругами бегая меж деревьев, то улетая далеко вперед, то перемещаясь им в тыл. Когда их траектории пересекались, до удивленных новеньких доносилось:
«Главное… И с чего бы мне… Не волноваться! …Максимыч…»
Так он и бегал, взметая осенние листья, пока Додик не замерз. Они с Гаком в какой-то момент остановились и сели на два пенька рядом с друг с другом, ожидая, когда же нервный сатанист утомится. Потом Додик сказал:
«Я замерз. Когда мы придем?»
Гуня взял себя в руки. Ассамблея оказалась поблизости – в укромной чаще. Мрачные люди в черных дождевиках с капюшонами переминались вокруг какой-то зловеще рыжей колоды. Часть чащи очистили от кустов и развели костер. На огне жарили хлеб два сатаниста и три сатанистки – все, как на подбор, рыжие. Гуня проследовал к главным фигурам у колоды, а Гак с Додиком подсели греться к костру.
«Скоро начнем, – таинственно возвестила им одна рыжая сатанистка. – Где ваши мантии?»
«У нас нет», – откровенно признался Гак.
«Новенькие, – определила она. – А я Даша. Я – ведьма». – При этом она зачем-то подняла ладонями свои крупные груди и угрожающе ими тряхнула.
Додик опасливо покосился на нее.
Гак повел себя более решительно:
«Даш, а чего празднуем?»
Она изумилась.
«Ну, в смысле, какой ритуал, что за день?»
Она скроила физиономию.
«Посвящение?» – настаивал Гак.
Она разразилась ведьмовским хохотом. Груди сами, без помощи рук, издевательски заколыхались. Гак обиделся.
Все остальные были в мантиях. Гуня – в своем черном плаще. Он и начал таинственную церемонию. Сперва он проорал в черное небо какие-то рокочущие слова.
«Между прочим, это иврит, – прошептал Додику Гак. – Ну, еврейский язык».
Звучал еврейский язык довольно дурацки, и Додику стало грустно.
Потом Гуня сказал:
«У нас сегодня… – тут он прервался, чтобы сморкнуться. – сегодня… день. Не волноваться!» – строго сказал он
