тогда ты сам не вернешь им муку и зерно, а меня втягиваешь в это дело?
– Не могу я, сам ведаешь, что отец мой косо на меня посматривает, шагу ступить не дает. Ежели я сам решусь на подобное, то ни меня, ни вдову ту, ни детей не пощадят. Ты сам знаешь моего отца. Прошу только об одном, найти человека, который сможет ночью тайком пробраться в наш амбар и вытащить три мешка, посули ему хорошую оплату, только помоги.
– А коли поймают да дознаются, что мною послан, тогда что?
– В любом случае молчи. Руки будут ломать – молчи, железо прикладывать – молчи, пальцы отрезать – молчи. Своим признанием ты себя не спасешь, а только нас всех погубишь.
– Вона как! Я, значит, должен рисковать своей жизнью ради кого-то, а ты сухим из воды решил выйти. Нет, – купец протянул ему мешочек с деньгами и добавил, – нет, не буду помогать, не хочу погибать от рук убийц. Твой отец, вот и решай с ним вопросы сам, а меня оставь в покое.
Андрей опустил голову и направился к выходу, деньги свои так и не взял. Он уже готов был уйти, как Иван Семенович вдруг остановил его:
– Погодь, Андрей. Сколько детей осталось у того дворянина?
– Пятеро. Сейчас они голодают.
Эти слова возымели большую силу, нежели мешочек с деньгами. Купец какое-то время обдумывал что-то в голове, а потом махнул рукой:
– Ин ладно, так уж и быть, пособлю. Только вдругорядь на меня не расчитывай.
– Спасибо тебе, – только и нашел, что сказать Андрей и тяжелой поступью спустился по ступенькам во двор, по которому бегали, кудахча, курицы. Собака громко и злобно залаяла.
– Замолчь ты, окаянная! – вскрикнул на нее Иван Семенович, который вышел, дабы проводить тайного гостя до ворот.
С того дня прошла неделя. Думал ли купец, что попадет в руки Никиты Федоровича в ту же ночь, когда поручил Олеше обокрасть князя? Теперь вон и Прасковьюшку замучают, а самого его на дыбы. Эх, зря все таки согласился – и детям не помог, и себе жизнь укоротил.
– Так ты скажешь, почто тятя окаянного к моему дому направил или же, – он мотнул головой в сторону отчаянно визжавшей Прасковьи, на которую навалился всем телом Путята, остальные с хохотом и словами непотребными держали ее ноги, дабы она не брыкалась.
– Княже, прошу тебя, Богом заклинаю, прикажи отпустить Прасковьюшку, неужто она вызывает опасение у тебя?
– Какая мне-то разница?! Бабы чай все говорливы, чего узнают, то всему свету разбалтают, а мне этого не надобно, понимаешь? – Никита Федорович вдруг оборвал речь и обратился к Путяту. – Ты уж, дружок, полегче там, а то баба визжит как будто ее режут, а то разбудит все округу, потом стыд и срам мне.
– Да что ж я, князюшка, поделаю, коль уд мой как у жеребца, а баба красою лепа, кровь так и греет.
– Ну тогда заткните ей чем-нибудь рот, слышать ее не могу!
Один из верных людей
