отрядом в районе Ньянкауасу, но оно не имело тому доказательств. До того момента, когда аргентинец Чиро Бустос, арестованный после того, как он получил разрешение Че отойти от повстанческой борьбы, помог составить его фоторобот – под угрозой, что проведет остаток своих дней в тюрьме.
Подойдя к оврагу, я почувствовал себя опустошенным, совершенно уничтоженным. Неприятный сюрприз ждал меня в Ла-Игере. Как только я вошел в селение, чтобы найти школу, где был убит Эрнесто, одна женщина отделилась от группы японских туристов и бросилась на меня. Она только что узнала от своей подруги-журналистки о том, что я – брат Че. Она плакала, бормоча: «Брат Че, брат Че». Она очень вежливо попросила меня попозировать для фото рядом с ней. Мне оставалось лишь слушать и утешать ее. Эта японка, по-видимому, посчитала меня реинкарнацией Че. Я был одновременно взволнован и встревожен. Почти через пятьдесят лет после смерти мой брат больше, чем когда-либо, присутствовал в коллективной памяти. Я, конечно, не Эрнесто, но я мог, и я должен был стать каналом для распространения его мыслей и идеалов. Пятеро детей мало его знали. Моя сестра Селия и брат Роберто категорически отказывались говорить на эту тему. Моя сестра Анна-Мария умерла от рака, как и наша мать. Мне же было уже 72 года. И я не имел права терять время.
Школа, где Эрнесто провел свою последнюю ночь, претерпела кое-какие изменения. Стена, разделявшая две классные комнаты, была разрушена. Остальные стены покрывали рисунки и плакаты, изображающие последние часы Че. Стул, на котором он сидел, когда Марио Теран Салазар пришел убивать его, все еще находился на своем месте. Я представил себе, как мой брат сидит на нем, ожидая смерти. Это было очень трудно.
На деревенской площади высился большой белый бюст, созданный кубинским художником по знаменитой фотографии Альберто Корда «Героический партизан». Этот бюст, за которым был виден белый крест, также имел весьма бурную историю. Его установили в начале 1987 года, но вскоре его быстро демонтировали коммандос боливийской армии, а потом заменили мемориальной доской в память о жертвах партизанской войны. Бюст же восстановили на своем месте через двадцать лет, плюс была поставлена скульптура высотой в четыре метра, которая находилась теперь у входа в деревню. На протяжении многих лет жители Ла-Игеры и Валлегранде жили в страхе. Никто не осмеливался заговорить о Че: чтобы уничтожить все следы этого «подрывного элемента»[3], боливийский режим запретил любое упоминание его имени. Ответом на навязанное молчание стали легенды. Когда его схватили, крестьяне общины Аймара, населявшие округу, не имели никакой информации о важности этого пленника. Они никогда не видели чужих людей и едва говорили на испанском языке. После смерти Че орды журналистов налетели на их деревню. До 9 октября 1967 года никто никогда не слышал о Ла-Игере. А уже десятого числа тридцать шесть самолетов выстроились на импровизированной взлетно-посадочной полосе в Валлегранде, в шестидесяти километрах.
С началом репрессий в Аргентине понятие «подрывной элемент» (исп. «subversivo») вошло в постоянный обиход, и мы будем использовать его в этом смысле.
