какую-то скрытую энергию. Я нисколько не удивился бы, если б оказалось, что в 80 лет он физически сильнее меня.
О Гражданской войне он говорил неохотно, сразу же переспрашивал, кто я, как мое имя. Зато о «германской» вспоминал со странным удовольствием и гордостью («Немцы нам объявили войну. Я Родину защищал. Это была такая же война, как и последняя, Отечественная»). Он был взят в армию рядовым, в 12-й полк, награжден Георгиевским крестом («По-вашему, я вроде как Герой Советского Союза»), ранен, Харлампий Ермаков под огнем вынес его, раненного, с поля боя. После госпиталя он попал в Новочеркасское юнкерское училище («Командовал училищем генерал Попов, тот, что в Степном походе командовал. Знающий генерал»).
С увлечением Афанасий Ефремович вспоминал об эмиграции.
10 лет он проработал шахтером в Болгарии, 25 – таксистом в Париже. На стене у него висел почетный диплом от парижского профсоюза таксистов. В Париже у него была жена… Все бросил и вернулся домой.
О Гражданской войне я все же узнал, что лучшим генералом у белых был Гусельщиков, что сам Афанасий Ефремович одно время был у него в штабе («Я – войсковой старшина. По-вашему, – подполковник»), что он прекрасно знал П.Н. Кудинова и X.В. Ермакова, руководителей восстания («Харлампий Васильевич хотел автономную область в составе всей страны… Евреи помешали…»). Во время всего нашего разговора он задал лишь один вопрос: как у нас относятся к Троцкому. Я сказал, что Троцкий – злейший враг советской власти, был выслан из страны… Он криво усмехнулся: «Власть не поделили?.. Мы как город займем – два портрета: Ленин и Троцкий».
Если б я знал в то время, что передо мной – бывший командир сотни 32-го Вёшенского полка, старший цензор штаба Северного фронта белых, замначальника оперативного управления штаба фронта и последний командир 28-го Верхне-Донского Непобедимого полка, я бы «допрашивал» его каждый день. Но я еще не знал… А через год Афанасий Ефремович умер.
Но вернемся в Вёшенскую. Овчинников и Степанов направились в инженерную сотню и в пришедшую недавно обозную команду Гундоровского полка. Но офицеры инженерной сотни сказали, что казаки ненадежны и в случае налета скорее поддержат 28-й полк, а не штаб. Гундоровцы же, трусливо переглядываясь, заявили, что «во внутренние дела станицы» вмешиваться не хотят. Послали шифровку Гусельщикову, чтоб прислал хотя бы две сотни с орудием. Гусельщиков обещал недели через две. Вернувшиеся ни с чем Овчинников и Степанов требовали у Иванова совершить налет силами офицеров штаба. Иванов колебался. А если 28-й полк в ответ разгромит штаб фронта? Как тогда управлять операциями на всем севере области? Что же, сидеть и ждать? Нет, ждать не годится. Создается впечатление, что все безобразия в станице творятся с санкции штаба. Выход оставался один – послать за помощью в Каргинскую, где сход под давлением атамана Лиховидова высказался за осуждение 28-го полка. Кого послать? «Выедем мы с Виктором Александровичем, – решил Иванов. – С собой берем сотрудников оперативного
