фактами несоответствия внутренних движений души и внешних их проявлений я уже сталкивалась и раньше. Например, в процессе написания эссе о кишинёвском поэте Игоре Доминиче. Ольга, жена Игоря Доминича, говорила мне, что с ней он был открытым и весёлым, жизнерадостным и полным оптимизма. Но он осознавал отсутствие признания как поэта, как личности, и переживал свою невостребованность обществом. И это мучило его. Внутренняя боль вырывалось в стихах криком души.
У Булата Окуджавы боль несколько иного свойства. Причина её, по моему мнению, – внутреннее одиночество, основой которому явилось его прошлое. Он пытался уйти от него, спрятаться, отодвинуть, но оно настигало его, постоянно напоминало о себе: и судьбой брата, и смертью сына, и внутренним страхом, от которого невозможно было избавиться, и непризнанием его таланта отдельным кругом лиц…
Окуджава настолько велик, что я, простой человек из народа, может быть, и не имею права делать какие-либо предположения относительно внутреннего становления и формирования его личности, но посудите сами: Булат воспитывался практически без родителей. После их ареста, что могло твориться в душе мальчика? Тут нужно было или родителей считать врагами народа или Родину предавать, ненавидеть. Одно это уже могло привести к раздвоенности мироощущения и мировосприятия. Нельзя исключать и того, что в сознании ребёнка мог поселиться страх. Нет, не просто тревога, а страх от непонимания несправедливости происходящего на его глазах.
И всё же я имею право говорить о страхе. Во мне он тоже когда-то жил, этот страх, щупальцами охвативший тело и чувства. От него у меня с самого раннего детства была внутренняя зажатость, мешавшая жить. «Я не такая, как все. Я – немка. Как отнесутся ко мне, если узнают, что я немка? Ведь подумают, что фашистка!» Правда, сама-то я узнала, что немка, что это – национальность, уже когда пошла в школу. А родители скрывали. Эта тема у нас в доме была табу. Об этом факте биографии я никогда и ни с кем не говорила до 90-ых, когда уехала из страны… В детстве у меня было лишь несколько подруг, которым я могла довериться. Тому виной была моя зажатость.
А этот мальчик, юноша грузин Булат Окуджава… Что он должен был испытывать, если родители – враги народа? Отец расстрелян, мать – на каторге… За что ему благодарить страну, родину? Или проклинать? Или предавать в душе родителей? Он ушёл на войну, может быть, чтобы смыть позор за родителей, избавиться от страха, разъедавшего душу… А мой отец вступил в партию, когда ему это сделать позволили, в 70-ые годы, незадолго до смерти. Он тогда так и сказал, что делает это ради детей, чтобы им, то есть нам, жилось спокойнее… О годах, проведённых под спецкомендатурой и на спецпоселении, родители с нами никогда не говорили…
В 1989-ом году Булат Окуджава пишет:
«Убили моего отца
Ни за понюшку табака
Всего лишь капелька свинца —
Зато как рана глубока!
Он не успел, не закричал,
Лишь выстрел треснул в тишине.
Давно тот выстрел отзвучал
Но рана та ещё во мне.
Как эстафету прежних дней,
Сквозь эти дни её несу.
Наверно,
