все резко встали. Слева и справа от тропы торчали два березовых столба выше человеческого роста. Мужики по-бычьи наклонили головы и загудели хором. Каждый при этом гонял во рту языком длинные нерусские слова. Вот такие как будто:
Косолятап лоожогу колбасэм сельчим-долил
До бесконечности. До звона в ушах и полного моего изумления. Я слушал, слушал и тоже загудел с ними. Что, думаю, так стоять? Вдруг откуда-то коза чешет с колокольцем на шее. Мимо нас, между столбов пробежала и – брык на бок. Глаз закатила, язык вывалила, лежит. Талгат видит, что все в порядке, идти можно, и командует:
– Айда!
Пошли сквозь чертовы ворота, как положено, гуськом. Первым Талгат, за ним дед Югра, дальше Семгет, Молодой Ирулка, Ленин и другие. Последним я, Чумбол. Это из-за меня черти так долго не засыпали, хотели новенького посмотреть. А как услышали, что я тоже пою шаманские стихи: «хоть бы эти два черта поскорее заснули, я бы тогда прошел» – признали во мне тётыпыка и немного задремали. Козу только спросонья убили. Но это ничего, мы ей потом хорошую песню споем, и смерть-чурма пройдет.
Хоть и опасно глядеть через плечо, когда стоишь между чертовыми воротами и боговым амбаром, я все-таки поглядел. Русская деревня спала. Они всегда спят, красноглазые люди без памяти. Только водка дает им силу проснуться и запрыгнуть на вторую-третью ветку Великого Дерева, но от водки они такие кураскытылые, что верхние духи пугаются их уродства и сбрасывают с дерева. Тут все друзья ко мне повернулись, и я даже застонал, увидев их лица. Такие они были курасымылые – красивые, будто из воды вынырнули. Дед Югра произнес положенные слова:
– Чумбол, в радостный день идет твоя душа. Нун ждет.
И сунул мне в руку нож. В правую. Только я хотел ему сказать, что деревяшка железо не удержит, как вижу, рука у меня живая, теплая и сжимает крепко оленью рукоятку ножа. Чурма и сома две стороны одной шкуры. Русские, и те из нас, кто забыл стихи, укрываются чурмой. Другая сторона им не видна. А сома радостная, всякому дает хороший ум.
Встал я спиной к друзьям, лицом к нунмот. Дом его круглый, на красивой ноге, вход маленький, как дырка юной неттек, еще не рожавшей. Он сидит внутри, наш Нун. Его русские долго обижали, мучили, говном кормили, но за сто оборотов неба убить не смогли, сами умучались и заснули.
К деревянной ноге нунмот за лапу привязан заяц. Я подошел, сначала, как положено, веревку перерезал, потом сразу горло. Крови заячьей в ладонь набрал и смело руку засунул в мот. Знаю, что если нуну не понравится – откусит. Это всегда испытание для тётыпыка. На ощупь измазал его рот, а сам дрожу. Но ничего, обошлось. Он милостиво поел, каменных зубов не стиснул.
Вечером Кочерыжка спросила, почему это у меня на протезе кровь? Я ответил, что с почтальоном подрался.
Все врут, и я тоже. Взять хотя бы мою историю болезни. Перед свадьбой завязала с дурью, как хорошая девочка. Переломалась в медовый месяц. Смешно, да? Но зачем грузить мужа своими косяками? Наврала,
