переваливаясь с боку на бок, осторожно неся пухлый живот, и казалось, что баба беременная и себя бережет.
– Ей все эти дни вводили инсулин. Я распорядился не тридцать единиц, а сразу пятьдесят. И прибавляли не по шесть, а по десять. Крепкая. Организм устойчив к инсулину. Несмотря на то, что алкоголичка. Я думал, у нее коматозная доза тридцать, ну там сорок единиц. Ну пятьдесят. А сегодня делаем девяносто – и хоть бы что. Правда, потеет обильно. Белье меняем. Но, может, жарко в палате.
Больные лежали как мыши. Стреляли глазами. Синичка тихо постанывала.
Боланд обернулся к Синичкиной койке.
– Больная Неверко! Что с вами? Вам плохо?
Стоны затихли. Боланд сложил ладони замком и хрустнул пальцами.
– Я хочу сейчас ввести ей сразу сто единиц. Это заведомо кома. К бабке не ходи.
Сестре стояла наготове. В руках лоток. В лотке два шприца. В шприцах прозрачные жидкости. Одна смерть, другая жизнь.
«Черт, это же как мертвая и живая вода. Сказки сбываются».
Любины светлые, опалово-голубые глаза под шапочкой глядели прямо, серьезно, сосредоточенно. «Я для нее профессор. Почти как Зайцев. Ишь как навострила уши».
Обернулся к сестре.
– Давай!
Зачем они подошли так близко?
Эти птицы. Эти звери.
Это люди, у них руки и ноги.
Человек с головой крокодила. Женщина с головой змеи.
Кобра раздувает клобук. Глядит на зубастую пасть.
Крокодил улыбается. Он улыбается ей, Маните.
Манита, кричит каждый желтый зуб в крокодиловых деснах, какая же ты глупая, Манита! Ты даже за себя не можешь постоять.
Еще одна подошла. У этой над плечами мотается, трясется трусливо морда овцы.
Овца блеет: что надо, хозяин?!
И Крокодил щелкает зубами: давай, начинай!
У Овцы в руках тонкий, узкий серебристый флакон. Может, там водка? Дайте выпить! Дайте! Дайте!
На Корабле у кока, на камбузе, в бутылях, в заваленных соломой ящиках хранится ямайский ром и французский коньяк, и аргентинское вино, и китайская змеиная водка.
А чистый спирт – только у врача, у корабельного лекаря, у коновала.
Крокодил машет рукой. Овца ловко задирает Маните рукав. Обжигает холодной мокрой ватой. И серебряный флакон внезапно выпускает дикий острый клюв. В виде иглы. Игла прокалывает руку насквозь. Прокалывает сердце. Выходит под лопаткой. Выходит навылет, серебряной пулей. Тело изгибается. Тело будет бороться. Если вы мне душу убили – тело живо пока!
Манита выгнулась на койке коромыслом. Закричала. Опираясь кулаками на матрац, медленно, страшно, через силу поднималась. Размахнулась. Силы прибыли. Она больно, наотмашь, ударила кулаками по морде презренную Овцу. Выбила ей из рук лоток. Лоток с лязгом упал на пол. Синичка стонала. Крокодил выпустил сквозь зубы ругательство. Красный язык Крокодила дрожал в слюнявой пасти.
– Поди новый шприц с глюкозой набери!
Овца, поджав хвост, бежала по коридору и орала:
– Санитары
