Не видит. Вынул из кармана иглу. Потыкал Маните в шею, в щеки. Тишина. Санитары стояли рядом, сопели. Беззвучно вошла в палату сестра. Несла шприц. Чуть не упала через валявшийся на полу лоток. Перешагнула. Боланд взял безвольную руку. Нащупал пульс. Считал удары, шепча: раз, два, три, четыре.
– Брадикардия. Температура падает. Она вся мокрая.
Люба сглотнула.
– Может, доктора Сура позвать?
Теперь он сверкнул глазами.
– Доктора Сура? На черта он тут мне?
– На подмогу.
Покривился. Смолчал. У Маниты подрагивали под веками глаза. Нистагм. Все верно. На свет реакции нет. Бледная, аж голубая. Щеки отливают синевой. Кровоснабжение мозга плохое. Тут важно не перебрать. Время. Надо выждать время; недоберешь – не получишь лечебного эффекта, перегнешь палку – получишь живой труп и реанимацию. Опять лезвие! Лезвие, да, ты идешь, циркач, под куполом по ножу босиком, и ноги ранишь.
– Боже! – закричала Люба в голос. – Что это! Что это!
Оставила спинку койки и судорожно, не помня, что творит, вцепилась в руку Боланда.
Манита вытянула ноги под длинной рубахой. Ноги чуть приподнялись над матрацем. Ступни дико, по-цирковому вывернулись вверх и внутрь. Так заледенели. Руки тоже поднялись, сами собой, локти хрустнули, запястья напряглись медно, железно. Мышцы все вздулись. Пошли по телу каменными буграми. Вся женщина превратилась в уродливую бронзовую скульптуру. Выкрашенную известкой мертвенной белизны.
– Тонические судороги, коллега.
Не отрывал глаз от больной. Внутри себя считал секунды, как удары сердца. Раз, два, три. Четыре, пять, шесть. Свое сердце считал, а оно считало время. Манита запрокинула голову назад. Спина ее выгнулась трамвайной дугой. От тела шел жар, как от костра. Потом пошел холод. Она лежала, разведя напряженные руки, будто хотела всех обнять. Ступни, как лица маленьких чудовищ, глядели друг на друга. Она дышала все реже. Боланд считал вдохи. Раз, два, три. Четыре. Манита вдохнула. И больше не вдыхала.
– Маша… У тебя глюкоза?..
Внезапно говорил тихо, почти шептал, бормотал. Будто Манита спала, и он боялся ее разбудить.
– Да.
– Дай подержу. Тащи еще кордиамин. Лоток… подними…
Гибко наклонилась красивая сестра, подхватила с пола лоток, сломя голову побежала в процедурную.
Шапочка вывалилась из руки Любы. Боланд поймал ее на лету.
– Наденьте…
– Она умирает…
– Бросьте… пороть ерунду…
Но сам, видела Люба, уже боялся.
Плечи Маниты поднялись над грудной клеткой, и грудина ввалилась внутрь, как сломанный ящик. Она все так же, дудочкой, держала деревянные губы. Грудь не поднималась. Замерла.
– Не дышит…
– Сейчас задышит!
Не глядя, взял у сестры из рук шприц с кордиамином. Отдал ей – с глюкозой. Закатал рукав, воткнул иглу. Попал в сосуд: под кожей разливалась синяя кровь.
– Теперь
