деле», то есть он напоминал о триаде наиболее тяжких уголовных преступлений. Обеспечение поруки могло быть рискованным для местного населения: поручители несли ответственность, если их подопечные убегали, как случилось в 1648 году в Курске[209].
Помещение подозреваемого под охраняемый арест («за пристава») было следующей по степени строгости мерой вслед за поруками. Указ 1637 года предписывал использование такого вида заключения вместо тюрьмы для тех, кто не совершал уголовных преступлений, поскольку в переполненной уголовными преступниками тюрьме «чинитца теснота и голод, и от тесноты и от духу погибают». В случае убийства, совершенного преступником, не производящим впечатления профессионала, обвиняемый также помещался «за приставы», как это произошло в 1656 году с женщиной, обвиненной в убийстве мужа[210].
Постоянная нехватка ресурсов делала содержание под стражей хлопотным делом. Например, в июле 1626 года можайский воевода отдал человека под надзор нескольких местных стрельцов, заплатив им за охрану. К августу у него кончились деньги для оплаты услуг стрельцов, и по указу из Москвы надлежало посадить этого человека в тюрьму, пребывание в которой теперь оплачивал сам заключенный. К 1658 году указ переложил расходы за содержание на плечи заключенных. Случай, произошедший в апреле 1647 года, показывает другие проблемы: козловский воевода посадил нескольких людей под домашний арест, и вскоре охранники начали жаловаться на тяжесть возложенной на них обязанности. Это была «пашенная пора», и они должны были быть на полевых работах. Домашний арест под охраной подразумевал риск бегства лица, содержавшегося под стражей. В 1629 году в Мещовске воевода сообщал о нескольких заключенных, обвиненных в измене, которых отдали под домашний арест, поскольку не было тюремной охраны. Вскоре обвиняемые сбежали, а их охранника пытали, выясняя, не пособничал ли он беглецам[211].
Иногда для заключения преступников даже в делах, не являвшихся уголовными, использовались тюрьмы. На принятие решения о форме заключения влияли величина издержек, серьезность преступлений и, возможно, социальный статус. Обвиняемые в очень серьезных преступлениях – политических и религиозных, а также тяжких насильственных – обязательно помещались в тюрьму. Так, в 1640 году священник, обвиненный в произнесении «изменных» речей против царя, поначалу был посажен под домашний арест, но после пытки оказался в тюрьме. Указ 1653 года категорически запрещал домашний арест для совершивших тяжкое преступление[212]. Другие формы использования тюрьмы в большей степени зависели от усмотрения конкретного чиновника: в одном из случаев воеводу отчитали за то, что он посадил в темницу дворянина, оскорбившего его, в то время как в местническом деле 1657 года служилый человек высокого ранга был приговорен к тюремному заключению для усиления его унижения. Тем не менее тюрьмы в Московском государстве едва ли были полностью надежной формой заключения.
АМГ. Т. III. № 674 (1664). РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 338. Л. 915–916 (1648). Другие примеры: РГАДА. Ф. 1107. № 2305. Л. 17 (1676); 19. Л. 1–2 (1613); РГАДА. Ф. 1596. № 8. Л. 5 (1662); РГАДА. Ф. 1107. № 1771. Л. 4 (1669) и 2099. Л. 1 (1673); РГАДА. Ф. 1122. Оп. 1. Ч. 2. № 2083. Л. 2 (1676); РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1549. Л. 138 (1692).
ЗА. № 248 (1637). РГАДА. Ф. 210. Севский стол. Стб. 187. Л. 454 (1656).
СИДГ. № 30. С. 40 (1626). ПСЗ. Т. I. № 221 (1658). РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 172. Л. 254, 257 (1647). АМГ. Т. I. № 259 (1629). Еще случаи побега из других учреждений: РГАДА. Ф. 1107. № 480. Л. 2 (1628); РГАДА. Ф. 210. Приказной стол. Стб. 1824. Л. 148 (1698).
СИДГ. № 203 (1640). ПСЗ. Т. I. № 105 (1653). АМГ. Т. II. № 18 (1635). АМГ. Т. II. № 950 (1657).
