в диссидентство, при этом, не отказываясь от тех многочисленных благ, которые ему давала советская власть и ранняя партийность. ОН не был Сахаровым или Марченко, первый – отказался от всего, второй – уникальный математик, сгнил в тюрьме. Это была банальная лицемерная карьеристская сволочь, – как говорили позже о НЁМ те, кто был непосредственно знаком с НИМ, – ничего не заработавшая в жизни собственным трудом, уверенная в своей безнаказанности и неуязвимости, считавшая, что игры в антисоветчину лично для него безобидны.
Но особенная гнусность этого избалованно-холёного эгоцентрика состояла в том, что он втянул в своё «баловство» многих ребят, которые в отличие от него, как вскоре выяснилось – стукача и предателя, впоследствии очень пострадали.
Оценив к четвёртому курсу все ЕГО бесконечные «человечьи прелести», знакомые и однокурсники стали относиться к нему с едва скрываемым презрением, чего ОН совсем не замечал, ни тогда и ни позже.
А вот его отец, который между тем, и сам понёс моральный и не только ущерб от деятельности собственного сына, относился к НЕМУ с пристрастием отца-обожателя, считая невиновных виноватыми, со слов своего же отпрыска, и в тот период, будучи преподавателем в том же вузе, перестал здороваться с ребятами, всё превознося ЕГО, не желая слушать никаких сторонних объяснений. Любые попытки простым логическим путём доказать пожилому человеку, что ни от кого, кроме как от его сына, КГБ не мог узнать об этой истории, заканчивались фиаско… Как только кто-то пытался сказать профессору, что это ОН заложил всех – несчастный педагог сразу махал рукой и быстро удалялся по коридору, даже не слушая, и продолжая пристрастно верить в «святость» своего сына, хотя сам же лишён был в связи с этими событиями права преподавательской деятельности на долгие 10 лет, как и один из пострадавших студентов из-за этой клеветы всё не уставал повторять:
– Да, я из-за этой мрази не мог после вуза пять лет найти работу – так что, молчать, теперь, что ли?
Спустя годы, отец, всё же вернувшись на работу, уже больше не смог восстановиться полностью и вскоре умер, а его сын, успев жениться на жене своего друга, у которого ОН увёл её, вселился в квартиру родителей Ольги, находящейся в доме времён хрущёвской застройки, и следом все достижения новоиспечённого супруга упёрлись и ограничились объединенными квадратными метрами с соседними, расположенными на одной лестничной площадке, в результате чего семья обзавелась четырьмя малюсенькими комнатками на четверых. К тому времени у НЕГО родился сын Гоша и следом дочь Ирина.
Сам Геннадий Лазаревич занял угловой кабинет метров десять в ширину и длину, и тем был доволен, как и своей не только жизнью, но и деятельностью тех лет и, конечно же, сегодняшних дней в том числе.
Собственно, все его бесчисленные полёты, и не во сне, а наяву с одной общественной трибуны на другую, с предварительным взлётом в качестве лифтёра к последнему этажу с первого, с книжкой Маркузы и зачитанным до дыр «Капиталом» Маркса, наконец, увенчались приземлённой должностью директора исследовательского института, занимающегося вроде бы,
