помочь. И еще раз прости, что напугал.
До конца дня я была крайне тиха и задумчива. На коллоквиуме по биологии умудрилась отличиться редкостной тупостью и несообразительностью, оставив у преподавателя устойчивое ощущение, что я не только не готовилась ни секунды, но и в принципе едва ли обучаема. Это было бы, наверное, даже обидно, ведь в биологии я всегда разбиралась неплохо, не будь я мыслями все еще в том кабинете. Куратор произвел на меня весьма неоднозначное впечатление. Вежливый, рассудительный, внимательный, и при этом – неумолимо жестокий, не задумываясь причиняющий боль, что моральную, что физическую, будь то для чистоты эксперимента или в воспитательный целях. О его причастности к смерти Лизы вообще старалась не думать. Он вампир. А вампиры – они другие. Как сказала Лизка, высшая форма любви для них – смерть. Мне не понять. Если верить светлейшему куратору – не понять никогда. Или не полюбить? Или выкинуть все это из головы и попытаться сосредоточиться на биологии?
Домой пришла поздно вечером, до закрытия просидев в анатомичке. Руки честно перебирали кости черепа, но названия их в голове не всплывали. Ну вот и откуда в черепе столько костей? Я всю жизнь искренне думала, что весь череп – это одна сплошная кость, ну ладно, две – еще нижняя челюсть. А тут сижу и перебираю, как пасьянс, эти маловразумительные пластинки, силясь вспомнить их столь же маловразумительные названия. Злюсь на себя, нервно листая атлас, в тщетной попытке найти соответствия, но вместо всех черепов на свете перед глазами все равно стоит его лицо – слишком близко от моего, его губы, скользящие по щеке, все слышится его шепот: «Поцеловать или укусить?» И что, вот что, он думает, я должна была выбрать? Что отвечали ему «обычные» девушки, которых он сажал себе на колени? Которые «никогда не отказывали»? Неужели умоляли его укусить? Или просили поцеловать, а он все равно кусал, и они умирали, лишенные крови, а он вытирал платочком губы и возвращался к работе? Я понимала, что боюсь его. Даже если он не может заставить меня захотеть, что помешает ему просто взять? Его врожденная вежливость и хорошее воспитание? Чернеющие на запястьях гематомы оптимизму никак не способствовали.
Придя домой, первым делом натянула старый разношенный свитер с рукавами, закрывающими половину ладони. Спасало это ровно до ужина, потому что потом мама потребовала рукава засучить, потому как «в таком виде за стол не садятся». Я попробовала упереться, она не сдавалась, сердилась «не в силах понять мое ослиное упрямство», а в конце просто дернула меня за рукав. И застыла, глядя на отпечаток кураторского пальца.
– Лара, это что?
Я молчала. Она потянулась за второй рукой. Та выглядела чуть лучше, но следы насилия явственно виднелись и на ней.
– Лара, не молчи, пожалуйста, откуда это? Тебя кто-то обидел? Серьезно обидел? Может, нужно вызвать врача, а потом Силы Правопорядка?
– Мама, ну успокойся, ну какие Силы Правопорядка, что ты выдумала! Ничего не случилось, никто меня не обидел. И уж тем более так, как ты подумала.
– А как я могла подумать? Такие
