части выпивки Вилли никогда не перебирает. Да и позволить себе не может.
– В церкви ему немного платят, верно?
– Три фунта. Два десять отдает мне, себе совсем немного оставляет. Да еще пять шиллингов в неделю регулярно откладывает.
– Экономно живет, – бесстрастно отметил мистер Крук.
– Мне кажется, он о Берти думает. – Мэй сцепила пальцы. – Похоже, ему пришлось когда-то пережить тяжелые времена. Так или иначе, он всегда говорит, что неизвестно, сколько удастся продержаться на работе, а задаром никого не кормят и… в общем, ему, бедняге, в свое время туго пришлось, я уверена в этом так же, как в том, что мы сидим сейчас с вами и разговариваем. Он не хотел, чтобы Берти ходил в муниципальную школу. Сам-то он, конечно, там не учился.
– А где он учился?
– Не знаю, – покачала головой Мэй, – знаю только, что школу не закончил и ушел на войну.
– А про его военную службу что-нибудь известно?
– Ничего. Он не любит распространяться на эту тему.
– Не знаете даже, в каком полку он служил?
– Нет. Знаю только одно: школьником он совсем не собирался становиться служителем в церкви. Это я поняла по случайным замечаниям, которые, бывает, срываются у него с губ. Знаете, иногда мне кажется, что его отец был священнослужителем. В таких семьях детей всегда держат в черном теле, и, когда он, не сдержавшись, говорил что-нибудь, – так это он так выражал свои чувства к родне.
– У него нет ни фотографий, ни книг – ничего?
– Одну-две книги он открывал. Обе не на английском. Сейчас покажу.
Мэй принесла два тома в потрепанных переплетах и протянула их Круку.
«“Илиада” в оригинале. Весьма необычное чтение для церковнослужителя, – подумал Крук, перелистывая книгу. Одна страница была заложена зеленым автобусным билетом, а на фронтисписе значилось: Х. В. Феррис, 1874. – Папаша, надо полагать. Выходит, имя осталось прежнее. Можно попробовать покопаться в этом направлении». Крук подумал о бесчисленных Феррисах, наверняка участвовавших в войне, а если этот Феррис, по словам жены, бросил школу в 1917 году, когда ему и восемнадцати не исполнилось, то вполне мог взять чужое имя. В семнадцатом году власти не обращали внимания на такого рода мелочи.
– А как насчет вещей? Взял он с собой что-нибудь?
– Нет. Костюма у него всего два, и второй в гардеробе. И в туфлях ушел старых. Вторая пара тоже на месте.
– Деньги?
– Лишних у него никогда не водилось. Я должна была увидеть, что ему плохо. То есть, что плохо, я знала, но не догадывалась насколько.
– А раньше он бывал так грустен… или так беспокоен, как сейчас?
– Было однажды. Тогда он еще заговорил, что хочет бросить работу. А это всегда был плохой знак.
– И давно он прислуживает в церкви?
– Пять лет.
– Ну
