крайне сомнительных людей. И что эти сомнительные люди начинают им руководить и проводить свою политику. И цель этой политики – совсем не славянское братство.
Я прилег, не расстилая постель. Ноги гудели, и я начал растирать икры рукой. Кровь после этого стала циркулировать быстрее. Двадцать минут мне был необходим полный покой. Отец еще в детстве научил меня, как максимально быстро восстановить силы. Главное, чтобы глаза сосредоточились на чем-то одном. Я уставился в потолок, идеально белый, без малейшей бросающейся в глаза царапинки или бороздки – лишь вокруг основания стандартной люстры красовалась причудливая лепнина. Небо Аустерлица, увиденное раненым Болконским в конце первого тома «Войны и мира», вошло во все хрестоматии по русской литературе, о нем размышляли сотни филологов, о нем по сей день спрашивают на экзаменах юношей и девушек, оно стало символом бренности всего земного. Небо – оно и есть небо. А сколько людей, грустных и веселых, заболевающих и выздоравливающих, нервных и спокойных лежали вот так, напряженно всматриваясь в потолок, ища в нем чего-то, способного их успокоить! И не находили… И множился их ужас…
Бывают обстоятельства, когда двадцать минут растягиваются очень надолго. Трудно объяснить, почему мне пришли в голову такие философские мысли по поводу обычного гостиничного потолка, но если бы меня не отвлек звук пришедшего на мобильник сообщения, я бы мог в своих рассуждениях неизвестно как далеко зайти. Телефон остался в брюках. Я несколько секунд размышлял, стоит ли читать смс сразу, – вставать совсем не хотелось, но все же приподнялся и потянулся за мобильником. Это Лариса. «Я рада, что ты долетел. Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо?» Ее игривость сейчас показалась мне неуместной. За то время, пока мы вместе, я не давал ей повода усомниться в себе.
Ничего не стал отвечать. Пусть помучается… Напишу ближе к вечеру.
Однако уже пора было спускаться в холл. До названного Геннадием времени встречи оставалось всего ничего. Я ненавидел опаздывать. В те редкие случаи, когда не успевал куда-то, испытывал почти физическое неудобство. Раппопорт там, кстати, не заснул? После такого количества спиртного – немудрено. Надо постучаться к нему. Его номер находился через дверь от моего.
Славик или спал как убитый, или уже спустился. На мой энергичный стук никто не отреагировал. Если он отрубился – это катастрофа, переживал я, спускаясь в лифте. Все сорвется? Но зря я нервничал. Раппопорт и Геннадий уже ждали меня внизу. Причем Славик выглядел на удивление бодро. Видно было, что его курчавые волосы еще чуть-чуть мокрые.
Пока мы шли до Верховной рады, рядом с нами текла параллельная жизнь – жизнь Майдана. Если не знать, какой страшный котел бурлил в Киеве в последние месяцы, можно было бы принять эту суету за гигантскую стройку. Какие-то люди что-то тащили, покрикивали друг на друга, иные стояли группами, с видом часовых. В нескольких местах дымились походные кухни, раздавались
