травку соннуюИ позабылось бы – как ведь
У прочих было все
Ан нет вот – народилося
Великая Махроть
Всея Руси
Когда бывает воспаришь
К Сорокину там полетишь
Иль к Кабакову полетишь
Иль к Мухоморам полетишь
К Орлову полетишь.
Мой друг, смотри какая тишь
Какая тишь и благодать
А глядь – из них одна махроть
Лезет
Блядь
Сижу на кухне я за чашкой чая
Вдруг вижу – как пузырь надулась дверь
Кто – спрашиваю там? – и отвечает:
Да это я, Махроть – великий зверь
Люблю тебя – Люби – Открой мне дверь —
Сама открой, безумный любовник —
Да воли нет на то твоей и веры —
Ах, веры нет! так и не будет ввек
Здесь моя кухня
Здесь я сижу
Одним прекрасным днем весенним
Следил я птичек в воздухе несенье
Оглядываюсь – Господи-Господь!
Уйди, уйди, проклятая Махроть
Она же глазиком блеснула
И губки язычком лизнула
Крысиным личиком как Лилит
Прильнула к мне и говорит:
Что, блядь, сука
Пидер гнойный
Говно недокушанное
Вынь хуй изо рта
А то картавишь что-то
Тут необходимо авторское пояснение, что весь мат объявляющийся в пределах текста не житейски-повседневного представляет собой как бы язык сакральный, ныне исчезнувший изношенный в своей сакральности и обнаруживающийся как всплески неких чувств неуправляемых обычным житейским жизнепроявлением, неразрешимых простым словоопределением, но и не складывающимся, по причине давней утраченности, затемненности первооснов, его породивших, в систему метафизической осмысленности, но лишь как изумление, ясное и недостижимо-несмываемое стояние перед лицом чуда, светящегося ликом женским, с набухшей теплым молоком мягкой груди, покрытой нежной, растянутой от внутреннего переполнения, кожей, сквозь которую просвечивают чуть расплывшиеся, обрисовывающие мягкие изгибы форм, голубоватые прожилки,
