девочка смотрит на меня и словно завороженная, помимо своей воли разжимает ручку. А стрекозка, такая легкая, такая прозрачная, беззащитная такая, ползет по доверчивой ручке! (В это время Дмитрий Александрович с дальнего угла стола, насколько позволяет размах его неогромной руки, начинает изображать пальцами, как ползет прозрачная девочкина стрекоза, да так похоже! это я умею, я очень ловко показываю пальцами всякие живые существа на стене там, на столе там, и просто в воздухе. А Елизавета Сергеевна смотрит, словно видя воочью эту стрекозу, эту девочку, себя, и усиливает волнение в голосе и дыхание в груди.) А я смотрю и чувствую, как поднимается у меня в душе мерзкое, отвратительное, леденящее торжество! Господи! Я сжимаю ручонки, удерживаюсь, удерживаюсь и… (Голос ее на этом самом «и!» походит уже на взвизгивание, и к тому самому моменту, как рука-стрекоза вместе с этим самым «и!» подползает к старинному, тяжеленному пресс-папье, Дмитрий Александрович стремительным движением правой свободной руки, которая, помните, раньше уже душила левую руку самого Дмитрия Александровича, эта правая рука стремительно хватает пресс-папье и со страшной силой ударяет о стол перед самым носом стрекозы и Елизаветы Сергеевны, уже наклонившейся для своего, не менее страшного удара.)
ОН (в тон «и!» Елизаветы Сергеевны). А-а-а-х! (Елизавета Сергеевна отдергивает голову, с очумелым непониманием смотрит на Дмитрия Александровича, застывая на некоем душевном острие, так что любое легкое дуновение может качнуть ее и даже сбросить в ту или иную сторону.)
ОН (выдержав паузу). Нет, нет. Скверно! Скверно! Очень скверно! Еще сквернее! Ужас какой-то!
ОНА. Что? Что?
ОН. Это же ужасно! Как в самом отвратительном провинциальном театре! Да вы играли когда-нибудь на профессиональной сцене?
ОНА. Я… я… я…
ОН (передразнивая). Я, я, я! Стыд! Люди кругом!
ОНА. Люди? Да ведь это так и было!
ОН. Что вы плетете! Что вы плетете! Это же я написал! Я! Это снова мой рассказ! Господи!
ОНА. Ага. Значит, опять вы.
ОН. Я, я.
ОНА. Автор, значит.
ОН. Автор, автор. Я написал.
ОНА. На сцену, значит, вышли.
ОН. При чем тут сцена!
ОНА. Ну как же – сам написал, сам прочитал, сам раскланялся. Все сам.
ОН. Да нет же! Я же вам объяснил! Просто мне хотелось!
ОНА. Ему хотелось! Хотите! А я тут при чем?
ОН. Подождите, подождите. Вы не волнуйтесь.
ОНА. Я и не волнуюсь.
ОН. Вы такая впечатлительная.
ОНА. Впечатлительная?
ОН. Ну да. Прямо с пол-оборота заводитесь. Но это и хорошо, это как раз хорошо.
ОНА. Что вы все твердите: хорошо, хорошо.
ОН. Конечно, хорошо. Разве плохо? Вот вы и убить, оказывается, можете. Очень хорошо.
ОНА. Кого убить?
ОН. Ладно, ладно. Это потом. Давайте еще разок.
ОНА. Что, еще какой-нибудь ваш рассказ.
ОН. Ах, какая вы язвительная. Но это хорошо. Нет, давайте про вас.
ОНА.
