кто не занят собственным был словомК нему сходились все – слетались птицы
Сбегались звери и сплывались рыбы
И тени бились в стены тонкого Аида
И снизу доходил их странный гул
И зной склонялся и спешили травы
И небо блекло и жила печаль
И только занятые собственным звучаньем
Его не замечали люди
И все замолчали. И слышно лишь было
Как мир проносился огромн и глубок
Огромен направо он был на Восток
И влево он к Западу тоже огромен
И книзу и кверху он был неподъемен
И в Африке лев поутру выходил
И рыком в движенье зверей приводил
И где-то внизу с запозданьем немногим
От рыка дрожала пустая Австралья
И волны вставали и горы вставали
И звезды мутнели и снова блистали
И тьма вместе с всеми вертелась ходила
И сверху порою на нас находила
И этим обычно с ума нас сводила
И снова под землю от нас уходила
И все прояснялось и видно все было
До первых запамятных школьных друзей
Они в глубине мелкой мошкой порхали
За ними другие незнамые мне
Совсем уже где-то в другой глубине
Кружились, вертелись к нам не приближаясь
Но в этом верчении с нами сливаясь
И все мы кружились не делаясь ближе
И наши в Нью-Йорке и наши в Париже
С того ли, с другого ли, с нашего ль света
Летели в какое-то общее Это
Открытое письмо
Дорогие товарищи! К вам, к вам обращаюсь, друзья мои!
Это послание не есть плод первого, случайно набежавшего, как легковейный ветерок, порыва легкомысленного, мимолетного, пусть и милого, извинительного в своей понятной слабости бренного человеческого существования, порыва души болезненно уязвлённой жуткой откровенностью явленности преходящести дорогих нашему сердцу существ, встреченных нами на мучительно краткий срок среди будто бы выдуманных чьей-то злой и коварно-неумолимой фантазией хладнокипящих, вздымающихся до неулавливаемых взглядом страшных высот и исчезающих в безумных зияниях нижних слоев волн вечноуничтожающегося, самопоедающего бытия, что с пронзительной ясностью и откровенностью открылось мне, когда лежал тихий и внимательный при смерти, благоговейно
