в 23.00. Перед уходом надо объявить, и если найдется предатель, то не успеет доложить.
Тело ощутило знакомую дрожь спортивного азарта, а в глубине души зарождалась песня: «В путь-дорожку дальнюю». Это был симптом верного решения и… успеха. Уже ничто не могло меня удержать, даже виселица в финале.
После работы я вошел в барак и бросил на ходу Владимиру:
– Повар, готовь бифштексы на дорогу – я ухожу!
– Как уходишь?
– Очень просто. Думаешь, приятно попасть в гестапо?
– Ты зря затеял. Во-первых, сейчас зима. Где прятаться днем будешь? Где спать? Во-вторых, никакое гестапо тебе не грозит – просто обратно в штрафной лагерь отправят. В-третьих, убежишь – нас подведешь, всех отправят в штрафной. Хочешь, я пойду и договорюсь с кривоногим по-хорошему – попрошу за тебя прощения? Он вызовет тебя. Ты тоже извинишься, и все закончится благополучно.
Нас окружили ребята и внимательно слушали разговор.
– Ты меня брось уговаривать, Володька. Я знаю, что мне грозит. То, что я сделал сегодня, – это не нарушение правил поведения военнопленных, а политика. Понимаешь? Мы же знаем, что за нарушение правил – карцер, штрафной лагерь, а за политику – гестапо, концлагерь, смерть. К тому же, – голос мой начал повышаться, я волновался все сильнее, – мне надоела эта «теплая печка». Стали бояться зимы, а в первый день все были за побег (я говорил уже лишнее, но удержаться не мог). Струсили! Тёпленькое место приготовил вам обер-ефрейтор. Он хитер. Подкармливает, а сам вторые решетки на окна ставит. К лету готовится. А ты, Володька, вдвойне трус: и бежать боишься, и боишься, что в штрафной отправят, если я убегу. Говоришь, я подведу всех? Подводят те, кто на немцев работает!
Лишнее, лишнее говорю, стучало в сознании, и я огромным усилием воли остановил себя.
Ребята угрюмо молчали. Правда моих слов колола глаза. Ко мне подошел толстый Иван.
– Не волнуйся, друг. Я тоже с тобой пойду. Хватит отсиживаться. Сергей, а ты? – обратился Иван к парню, пришедшему недавно на место старика.
Тот молча подошел к Ивану, положил ему руку на плечо и мрачно взглянул на остальных.
Из группы молчаливо стоявших с опущенными глазами людей отделился еще один – москвич Алексей. Он подошел ко мне и, повернувшись к остальным, сказал:
– Алексей прав. Работают на немцев только трусы.
Ободрённый такой поддержкой, я немного успокоился и, стараясь быть спокойным, спросил:
– Может, еще кто хочет идти с нами?
Подошли Яков и Михаил.
Мои глаза остановились на Николае. «А ты?» – молча спрашивал его. Николай отвел взгляд и пробормотал:
– Я подожду.
И вдруг взорвался цыган.
– А б…, продаете нас. Хотите опять в штрафной загнать, чтобы с голоду подохли? Таких у нас режут. Все, так все. Нас больше, мы не хотим сейчас бежать, и вы не посмеете!
Комок ярости подкатил к горлу, и я закричал:
– Ты
