В. Гомулка тоже оказался позже не на высоте положения. Относительный успех национально ориентированных, реформаторских сил в Польше в октябре 1956 года не был закреплен подлинным реформированием системы, что обусловило явное попятное движение, откат к хотя и не слишком тиранической, но все же весьма неэффективной административно-бюрократической модели социализма. И это, кстати сказать, несколько контрастировало с положением в Венгрии, где режим Кадара с начала 1960-х годов развивался по пути либерализации, а в 1968 году приступил к экономической реформе, хотя и не реализованной в полном объеме в силу внешних и внутренних факторов[124].
По мере эволюции режима Кадара, формирования специфической венгерской модели социализма, при которой Венгрия за 10 лет из обузы для СССР превратилась в витрину «социалистического содружества», западным политологам приходилось все чаще сопоставлять потерпевшего тяжелое поражение идеалиста И. Надя с более успешным, хотя и циничным прагматиком Я. Кадаром, попытавшимся в непростой обстановке, сложившейся после поражения венгерской революции, реализовать на практике с оглядкой на Москву некоторые из реформаторских идей 1956 года. Иногда сравнение оказывалось в пользу Я. Кадара, чьи эксперименты с реформированием «реального социализма» привлекали в начале 1970-х годов пристальное внимание на Западе и внушали кое-кому неоправданные иллюзии (разочарование пришло к началу 1980-х, когда чётче обозначилась экономическая неэффективность сложившейся венгерской модели). Конечно, реформаторскому имиджу Кадара сильно вредила жестокая расправа над И. Надем и для того, чтобы образ венгерского лидера выглядел более незапятнанным, приходилось многое, если не всё, списывать на Москву[125].
Кстати, в решающей роли Москвы не сомневались, как правило, и западные левые. Мать известного русского писателя Виктора Ерофеева Галина Ерофеева – в 1958 году жена советского дипломата, работавшего в Париже – вспоминает в своих мемуарах, как крупнейший французский поэт-коммунист Луи Арагон, прочитав в «Юманите» сообщение о судебном приговоре, прибежал в советское посольство возмущенный до глубины души: «неужели у вас не хватило бы чечевичной похлебки, чтобы прокормить Надя до конца его дней?!», – гневно вопрошал он принявшего его атташе по культуре[126]. Инерция такого подхода живет по сей день – достаточно взять в руки нашумевшую биографию Н. С. Хрущева, принадлежащую перу американского историка У. Таубмана и опубликованную в русском переводе в 2005 году[127]. Между тем эта версия никогда не находила подтверждения в источниках.
Сегодняшний уровень разработки проблемы, в первую очередь в работах Яноша Райнера и Золтана Риппа, дает основания утверждать: позиция Москвы в деле И. Надя не была столь однозначной, как это принято думать, меняясь с течением времени и находясь к тому же в тесной зависимости от состояния советско-югославских отношений. В начале 1957 года в Кремле
Свидетель венгерской революции польский публицист и поэт В. Ворошильский в послесловии к своему знаменитому «Венгерскому дневнику», написанном 20 лет спустя, в середине 1970-х годов, имел все основания заметить: «С течением лет террор в Венгрии ослаб, обнаружился и исторический парадокс: в то время как обожаемый в Октябре (1956 год –
