сюда. Не стойте!
– А как же Федор? И с бабками попрощаться? – не понял Димка. Игорь подсадил в автобус Татьяну, потом Ольгу, потом мне протянул руку. Димка все стоял и крутил головой, ничего не соображая.
– Вперед, – подтолкнул его Игорь. – Долгие проводы – лишние слезы.
Димка пожал плечами, закинул в автобус рюкзак. Вместе с Игорем они влезли и уселись с правой стороны. Лева постучал по стеклу кабины водителя.
– Все на месте! Двигай.
Двери закрылись, и мы медленно выкатились по раскисшей на дожде деревенской дороге. Мотор урчал, машину вело, кидало из стороны в сторону.
Я приподняла черную занавеску, протерла запотевшее стекло. Серебряные избы потускнели от воды, ограды почернели. Дряхлый домишко колдуна Матти стоял распахнутый, расхристанный. На опустелом крыльце никого не было. Никто не держался за ручку открытой двери.
Вся деревня выглядела мертвой и покинутой – ни собаки, ни кота на улице. И ни одного печного дымка над трубами.
Куда все подевались? Жуткие мысли лезли в голову. Мы, кажется, выбрались уже из деревни; мелькнуло слева тяжелой маслянистой чернотой Рыбозеро, и тут Лева сдавленно крикнул:
– Смотрите! Вон они…
Мы кинулись к окошкам. Странная, фантастическая, кошмарная картина предстала нашим глазам. На поляне перед чернеющим еловым частоколом стояли они все. Темные силуэты в предрассветной мгле, окруженные невысокими столбиками. Столбики эти – я не сразу догадалась – были кресты.
Туман дохнул и уполз в низину. Воздух сделался прозрачным, и картина происходящего, словно детская переводилка, проявилась, проступила отчетливее.
Вся деревня собралась на кладбище перед свежей могилой. Разрытая черная почва подсказывала, что здесь только что копали, что-то бросили вниз, что-то скормили матери сырой земле.
На невысоком холмике стояли двое: бабка Устья с жестким лицом деревянного идола и Федор, сморщенный, скукоженный, совершенно некрасивый. Жалкий.
Мы смотрели, проезжая мимо… Но я увидела всю картину цельно, сразу и так ясно поняла ее, потому что ожидала – каким-то женским внутренним напряженным чутьем. Глаза жадно охватили все мельчайшие детали, словно внутри меня взведен был фотоаппарат с самым кратким временем выдержки: вспышка, щелкает затвор – готово! Увиденное мельком навсегда запечатлелось в сознании.
Не знаю, как много заметили остальные, – мы не обсуждали деталей ни тогда, ни после. Нам казалось, так будет легче…
Ведь мне совершенно не хочется думать плохо о бабке Устье, о Филиске, Федоре и других людях, с которыми мы познакомились тогда, в Корбе, в августе 57-го!
И я вовсе не уверена, что стоит всерьез воспринимать субъективные картинки, которые сохраняет память. Слишком страшно. Но…
…Федор поднял голову, глянул заплаканными глазами на старую Устинью. Та, не дрогнув ни одним мускулом, кивнула. Кто-то из мужиков подтолкнул под руку – мол, давай, чего ждешь, парень? Федор
