только входили в стадию, предваряющую генеральную схватку. Кульбачиха, снисходительно выслушав дедово соло, горделиво подбоченилась.
Кульбачиха: Ну и ты не певчий дрозд.
Ворон ты! Твой дом – погост!
Старый хрыч, заросший мохом!
Кульбач: Начинаю день не охом,
А с частушки-веселушки
Во хвалу своей старушки:
– Ох, не своевременно
Дéвица беременна.
Если до венчания —
Тут ей замечание!
Услышав столь фривольную частушку, обеспокоенная Крена встревожено оглянулась, чтобы убедиться, нет ли поблизости её детей, особенно младших ребятишек. Но все семеро отпрысков находились на безопасном расстоянии и занимались своими делами.
Кульбачиха: Охламон ты, дурень старый!
Вот скабрёзник лупошарый!
До того же стал турусый.
Всё же не юнец безусый.
Старикашка перезрелый,
На умишко угорелый,
Зубоскалый крокодил!
Кульбач: Чем внезапно досадил?
Режу в очи правду-матку.
Ты всю жизь на рот заплатку
Обещаешься нашить,
Речи праведной лишить.
Кульбачиха: Где там правда? Вечно врёшь!
Как язык свой не сотрёшь?
Кульбач: Это я что ль пустомеля?
Замычала утрясь теля!
Кто из нас по сплетням первый?
Кульбачиха: Не трепи, Кульбач, мне нервы!
Ишь какой ты говорун!
Но притом известный врун.
Кульбач: Мне куды с тобой тягаться?
Как уже говорилось, старики постоянно переругивались между собой, находя в этих перепалках развлечение и разнообразие в своей, казалось, не очень радостной, бездетной жизни. При явной скудности тем для семейных столкновений, ограниченных недовольством друг другом из-за пьянок одного, беспрестанным шатанием по городу другой и взаимной ревности, скандалы для Кульбачей были делом привычным, даже рутинным. Еросима, любившего мир и покой, это развлекало, но порой тяготило и беспокоило.
Еросим: Чё к чему взялись ругаться?
Кульбачиха: Мы что ль? Батюшки! С чего б?
Впереди маячит гроб,
Скоро уж на суд предстанем.
Неужели грызться станем?
Я и не намерена!
Вся уж злость утеряна.
Кульбач: Отливает бабка пули.
То – кар-кар, то – гули-гули —
Из одной в другую птицу,
Раскудрит тя, рукавицу,
Разговор чтоб в бок увесть.
Тут её задета честь.
Ишь
