запоздалым. Тревожный озноб засквозил им в лицо. Он впервые увидел страх в очах ея, зазвеневший хрустальной сосулькой, сорвавшейся на крыльцо. Страх?.. Нет, то – ужас! Ужас неслыханного произвола реальности, только сейчас – при обмолвке, им обнаруженный и понятый нутром, да так, что лучше бы и не родиться, не жить, не знать своей единственной. Ненасытный демон требует жертвы, уже опрозрачневшей от неминуемости и столь явственно отдаляемой. А, впрочем, так и так – погибель. Но ей! Как можно ей? Он сразу поднялся к себе: недосягаемые образа, теплится лампадка.
– Неужель, Господи, я ведь верил, верил и ведал, что творю! Чьими молитвами, Господи, Боже всемилостивый, ступаем на адские жернова. Пылает камин, прислуга еще покорна и кучер нестроптив, но насторожен, еще… сколь еще дозволено одним воздухом дышать, сколь еще не отнимешь неделимую благость близких душ? – Граф ошалевает от бессилия произнесть…
Графиня коснулась плеча, невозмутимо приглашая к позднему ужину. Искрит шампанское, и розы источают благоухание, уверяя в незыблемости порядка, пренебрегая сумятицей душ человеческих. Возлюбленная оживленней и словно бы радостней, чем в их юные годы. Привычная молчаливая беседа угаданных жестов и взглядов. Их окрестили роковой парой, идеально слившейся воедино, а прочее – игра. Игра света: маски и маски. Нет, она не примет иной участи, еще возможной некоторую пору. Леденящую прохладу где-то в левой груди никак не залить, не унять, не замолчать.
– Извольте, водочки, сударь, – звонкий голосок гимназистки, беззаботной и мудрой. —
Годы минуют ее – как хороша! Граф любуется супругой, отвлекаясь на проказы, забывает гнетущую боль предчувствия – тоску, объявшую мир, лишь кажущийся прежним, как забытое лето в обмороженных зеленых кронах родового парка.
– Богиня вдохновения, восхитительница ангелов… – Граф шепчет, лукаво заплетая излишнюю бодрость выпитого в не очень изысканные комплименты, на которые он не был ловок, как многие в свете, язвительно сгоравшие от зависти.
Но он предпочитает говорить глупости, пугаясь каждой вздрагивающей минутной стрелкой на старинных часах, которые вот-вот пробьют свое жуткое бремя. Тревога прячется крапленой картой в колоде, вечер разыгрывается, ставки крупнее всех фамильных бриллиантов или… Вдруг это нелепая ссылка на сон – кошмарный сон наяву? Он не находит в памяти ни одного вечера, где бы они так веселились и только для себя. Гостей нет, да теперь уж не затевают балов и приемов. Упоение каждым мгновением, упование на драгоценную отсрочку. А вдруг незначительный случай переменит волю?
Они танцуют самозабвенно, сменяя друг друга у рояля, забыв о клавишах, сближаются в мазурке под неслышные па, уносятся в вальсе отчаянного восторга. В смутном золоте свеч колеблется эхо полуночной залы, восхищение устроенным шумом утопает в звоне фужеров и всплесках ладоней: «Ах, браво-браво, граф»! – Из затаенных глубин души, радуясь изречению вслух,
